Помню только, что много плакала, но не из-за неприятных событий, которых, можно сказать, и не было, а из-за какой-то необъятной тоски по чему-то высшему, из-за разъединённости с миром, из-за отдалённости от чего-то, чему я принадлежу, чем являюсь. Очень много молилась, ходила в плеере на работу и обратно и слушала церковные песнопения.
Помню, мне хотелось прийти в какое-нибудь место — в храм или церковь, где было бы очень много Бога, где он был бы максимально сконцентрирован, намолен, практически ощутим, чтобы максимально сблизиться с ним, слиться хоть на мгновение, отогреться от нарастающего чувства одиночества. И мы ходили к Матроне и молились, хотя от этого больше Бога, разлитого в воздухе, не стало.
Слушала «Йога-Васиштху», и меня просто заворожили её невероятные образы и воспевание Высшего Я в притчах, повествованиях, вопросах и ответах, в исполнении мудрых царей, демонов, богов, святых, Просветлённых и отчаянно ищущих. Каждая моя клеточка впитывала золотой свет, который, как мне казалось, шёл прямо из наушников, когда я слушала все эти оды Высшему. Читавший «Васиштху» что-то вещал голосом полумужчины-полуженщины, гнусавого диктора, начитывающего аудиокниги (хотя, надо отдать ему должное, свою речь он оживлял чувством), читал непостижимые умом притчи о сущем и несущем, бытии и небытии, реальности и нереальности. А я молча плакала на руках у недоумевающего Антона и отчаянно пыталась понять, зачем эта временная жизнь, какой смысл даже в самом дорогом, что у меня есть: в любви, в Антоне, если всё это заберут через несколько десятков лет. Я даже готова была бесцельно прожигать жизнь, но не могла смириться с тем, что нашей совместной жизни с Антоном, нашей любви суждено однажды окончиться. Я знала: что-то не так, так не должно быть, я нахожусь в каком-то жутком плену, во власти обмана. Зачем это всё, если оно подлежит разрушению, а того, что невечно и неразрушимо, я не познала. Я понимала, что слаба и абсолютно бессильна что-либо изменить. Мне действительно хотелось умереть от отчаяния.
Было ещё одно выдающееся событие, давшее мне возможность выпутаться из очередных силков ума: на выходные я приехала в Питер погулять с Антоном, а там, прямо под нашим носом, Пробудилась Марина Лалыко-Штейн. Это было как гром среди ясного неба! Уже почти год ни одного нового Пробуждения! Первый Пробуждённый у Миши! Очень молодая девушка! И мы её очень хорошо знаем! Впервые дошёл кто-то, с кем мы искали вместе, кого мы знаем. Мы помним, какой она была, когда пришла, как шла, что делала. Теперь-то можно рассмотреть внимательно, что это за «до» и «после», «было» — «стало». Возможно, новоиспечённый студент хотя бы морально поможет абитуриентам прорваться? Но это была скорее позиция Антона, который почти сразу, после нескольких звонков Мише за разъяснениями (Миша велел ему не париться и заниматься собой) и после похода в гости к Марине, поверил в это чудо. Меня же скрутило так, что не передать. Физически, морально, психически. Поистине самые великие страдания приносят не трагические события в жизни, а тяжесть расставания с убеждениями и представлениями, в которые вложено много энергии, веры и сил.