Все ходили к гадалкам и спрашивали про будущее. Некого было больше спросить. Гадать было грешно. Грех можно было замолить. По воскресеньям все церкви были полны.
Я часто слушал, о чем просили люди Бога. Тоненькие маленькие девочки зажигали тоненькие маленькие свечечки и просили смерти врага. Смерти президента. Смерти! Смерти! И Бог, бессмертный, как и Ленин, выслушивал молитвы и молчал.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, батоно! Вы чей сын будете?
— Вы не можете задавать здесь вопросы. Здесь вопросы задаю я.
— Я не хотел вас обидеть, батоно. Я человек старый, я многого не понимаю.
— Сколько вам лет?
— Я не знаю.
— У меня есть ваше личное дело. Вам девяносто три года.
— Девяносто три? Ну, хорошо.
— Вы прослушали инструкцию во втором отделе?
— Простите?
— Вы должны рассказать Чрезвычайной комиссии о последнем дне вашей жизни.
— Кому я что должен, всем все прощаю.
— Не понимаю.
— Если кто ждет от меня чего-то и ненавидит меня за это, я им прощаю.
— Ваши показания очень важны. Вы, на сегодня, — старейшая жертва военного конфликта. Постарайтесь вспомнить ваш последний день во всех подробностях.
— Почему у меня нет мизинца?
— Напоминаю вам: вы не имеете права задавать вопросы. У вас отрезали мизинец, потому что не могли снять с него перстень. А портрет вашей жены Маргариты, что был при вас, не тронули.
— Вы все знаете, батоно. Зачем же вы спрашиваете?
— Поймите, пожалуйста, Чрезвычайная комиссия временно работает в вашем регионе и собирает информацию о военном конфликте.
— А что вы потом делаете с этой информацией?
— Я передаю ее в четвертый отдел.
— Маргарита, любовь моя. Я хочу видеть Маргариту.
— Пожалуйста, отвечайте на вопросы. Вы меня совсем замучили. Подумайте, вам еще столько отделов проходить!
— Какие отделы? Что? Я не понимаю.
— Ну, вы встретитесь с сотрудниками нескольких отделов, а потом в седьмом отделе вам сотрут память и…
— Зачем стирать мою память, батоно? Я и так ничего не помню.
— Это безболезненно. Вы же сейчас ничего не чувствуете.
— Я люблю. Запишите: я люблю.
В один из воскресных дней мы с Эстате выехали в деревню под Тбилиси. От нее до зоны конфликта — всего несколько часов. Отпевали покойника в такой маленькой церкви, что его ноги торчали наружу. Пошел дождь, и женщины сомкнули над ногами черные зонты. Мы с Эстате пели у входа. Вода затекала нам в рот.
Начали выносить гроб. Эстате засуетился, желая помочь. Мужчин было мало. Мертвец был в белом костюме, как жених, и в черных туфлях. Лицо его — под белым полотенцем.
Женщины зарыдали хором и обступили гроб. Они подталкивали девушку в черном, с крестом на груди, жену, наверное, или невесту. Они заглядывали ей в лицо и ждали, когда она закричит. Хору нужен был солист. Она молчала и портила этим все горе.