— Я это запомню!
— Ну, а в дальнейшем я полностью передаю вас на попечение Проворова. Он молод, но он будет вам надежным помощником.
Проворов собрал Курбатову провизию. Десяток картофелин, ломоть сала. Нашлась и бутылка спирта.
Курбатов вернулся в Хохловский переулок. В дверь не стучался, а тихо поскреб пальцами. Ставцев тут же открыл. Курбатов скользнул в прихожую. Опять заперлись на засовы.
— Что? — спросил нетерпеливо Ставцев.
— Все есть, что надо!
Ставцев принял у Курбатова из рук сверток. Голод истомил его. Он растопил печку и зажег свечи в спальне, прикрыв окна глухими шторами.
В золе испекли картошку, по стаканам разлили спирт.
Ставцев приободрился. Жадно расспрашивал Курбатова, как он передвигался по городу, не обнаружил ли за собой слежки, нет ли на улицах усиленных патрулей, нет ли каких-либо признаков, что их ищут.
Дубровин предусмотрел этот вопрос и подсказал ответ.
— Николай. Николаевич! Вы всерьез думаете, что наш побег вызвал большой переполох?
— Вы забываете, батенька мой, с каким вас делом взяли!
— Взяли… Это верно! И вас взяли… И тоже с важным делом. Но вы сами мне обрисовали кольцо, которым окружена Москва. Неужели еще и на нас тратить силы? А? Все как было… Тихо на улицах. Патруль стопт у Покровских ворот. Но он всегда там стоял.
— А это мысль! — подхватил Ставцев. — Вы полагаете, что в Кирицы вас искать не поедут? А ведь могут и не поехать! Это же сумасшествие — скрываться по известному им адресу! Не поедут, Курбатов! Конечно, не поедут! Два дня отогреться, и тронемся…
На следующий вечер Курбатов опять вышел за провизией.
А сутки спустя Ставцев вынул из сейфа деньги, разделил их поровну. Ночью двинулись к Московской заставе. Ставцев частенько останавливался: ныли ноги. Только к рассвету добрели до Зюзино. Курбатов сказал, что через спекулянта, который продавал продукты, сговорился о лошади. День пробыли в избе, ночью, запрятав гостей в сено, извозчик повез их к железной дороге.
На станции назначения сошли днем, до вечера просидели в лесу, промерзли изрядно. Как стемнело, пошли в Кирицы.
Выли собаки. Безлюдье полное, в домах ни огонька, на окнах ставни. И лишь в доме учителя ставни распахнуты, сквозь занавески льется свет.
Курбатов, таясь, стараясь не шуметь, подошел к окну. Тихо, пальцами постучал по стеклу. Послышались тяжелые шаги, огромная рука отдернула занавеску, к стеклу приникла высокая фигура. Ничего не разглядев во тьме, человек пошел к двери, выходящей в сад.
— Вы ко мне?
— К вам, наверное… — ответил Курбатов. — Вы учитель Вохрин?
Вохрин подошел ближе. Взял Курбатова за подбородок и приподнял его лицо.