— В своей гордости я думал, что наконец Тайлер Макдональд обнимет меня, своего единственного сына. Как мог я быть таким слепцом? Великий Тайлер Макдональд встретил ровню, и это оказался его собственный сын, угрожавший потеснить его. Бедняга даже не понял, что я никогда и не думал о соперничестве. Мне ничего не нужно было от него, я обожал его и боготворил. Я был благодарен ему, что могу делить с Ним его ремесло. И мне вовсе не приходило в голову, что именно этого ему и не нужно.
Шон снова заходил по комнате, закрыв ладонями лицо и прижав локти, словно хотел воспрепятствовать душе вылететь из тела. Сасс показалось, что у нее разорвется сердце при виде такой боли. Но она молча сидела, пытаясь только слушать, но не судить.
— Я никогда не мог понять, отчего такой великий человек постоянно старался обидеть мою мать, меня, да и других. Видите ли, Сасс, у меня нет этой его черты. Подлости. Я не мог испытывать ярость, только любовь. Не мог испытывать страх перед жизнью, а только восторг от возможности писать о ней. Мы поделили пополам сердце и душу. Не более того. Как я ни пытался, но не мог постичь его темную половину.
Шон заколебался. Он поднял пальцы, будто благословляющий паству священник.
— Нет. Нет. Это не так. Позже я ее постиг. Гораздо позже. Но я так и не понимаю, как он мог писать и жить с такой ненавистью, разочарованием, опасениями. Как будто, избивая меня, он мог все прогнать от себя, и, пожалуй, даже стать счастливым. Я был его мучителем. Для Тайлера Макдональда я был самим дьяволом, явившимся у его порога. Такая вот грустная история, дорогая Сасс.
Шон снова уронил на грудь голову, в его голосе послышалась усмешка, окрашенная горечью. Сасс сидела неподвижно. Он продолжил свою исповедь, желая договорить ее до конца, раз уж начал.
— Отец ненавидел меня, потому что я обладал тем, что ему отчаянно хотелось иметь. Не талантом, конечно. Он и до меня владел этой скважиной, да побогаче моей. Чем я обладал, так это удачей, мисс Сасс Брандт, и Тайлер Макдональд не мог этого вынести. Мое благополучие разъедало его душу, сердце его наливалось злобой, в конце концов весь этот гений, все его творчество обрушилось на меня, мальчика, мужчину, любившего его. Да, я был уже мужчина. Он не мог меня больше отдубасить, но он нашел другой способ, более ужасный, чем удар кулака.
— Шон… — прошептала Сасс, не желая, чтобы он продолжал. Но он не слышал ее. Ее больше не было в этой комнате, по которой он метался, как по клетке зверь, дотрагиваясь до предметов, поднимая их и вновь ставя на место, перебарывая гнев и ярость.