— Ксата, сюда пока нельзя, здесь мужчина.
— Зуфата, ради бога… Какой еще мужчина…
Первое, что почувствовал Анри, увидев вошедшую в комнату девушку, было удивление, что в мире — в любом, в черном, в белом, в красном, в каком угодно — может быть такая красота. Такая ослепительная, спокойная, ясная, простая.
Мельком взглянув на него и как будто задумавшись о чем-то, девушка сказала:
— Зуфата, ты не забыла о моем выходе?
— Сейчас, Ксата, сейчас. — Старуха исчезла.
Прикрыв за ней дверь, Ксата бросила, взглянув на Анри:
— Месье, простите, я вошла неожиданно.
— Что вы, я сам виноват, я сейчас уйду.
Он еще не понимал, что произошло, — так он был потрясен красотой девушки. Придвинув кресло и усевшись перед зеркалом, Ксата сказала с улыбкой:
— А я вас знаю, вы приезжий. Вы сын Нгалы Сиссоло, да?
— Да. — Спохватившись, Анри чуть поклонился. — Меня зовут Анри Дюбуа.
— Меня Ксата Бангу. — Застыв на секунду, Ксата принялась изучать себя в зеркале. — Вы знаете, кто я такая?
— Нет. — Только сейчас он заметил, что на ней широкая цветная накидка, расшитая пестрыми узорами.
— Я ритуальная танцовщица. Вам эго что-нибудь говорит?
— Нет.
Закусив губу и взяв кисточку, Ксата сделала несколько мазков. Вздохнула:
— Ритуальная танцовщица — это девушка, которая дает обет безбрачия. Понимаете?
Ему показалось, что она говорит с ним как с маленьким. Помедлив, он ответил смиренно:
— Понимаю.
— И на которую мужчина может смотреть лишь в момент, когда она танцует.
— Вы хотите сказать, я должен сейчас уйти?
— Вообще-то да… — Ксата продолжала гримироваться. — Но теперь уже поздно. Так что если есть охота — стойте.
— Спасибо.
— Да и сейчас все эти обычаи давно уже не соблюдаются. А мне с вами будет не так скучно.
— Хорошо, я буду стоять.
Довольно долго Ксата, склонившись к зеркалу, раскрашивала лицо так, будто его здесь не было. Вглядываясь в ее лицо, Анри подумал, что ей около пятнадцатишестнадцати, у нее были пухлые, нежные, доверчивобеззащитные и вместе с тем упрямые губы, маленький, с легкой горбинкой нос, матово-коричневые скуластые щеки и огромные глаза, в которых странным образом уживались одновременно испуг и уверенность. Короткими отточенными движениями Ксата подносила к щекам то кисть с ярко-желтой охрой, то белила, то древесный кармин. Движения ее рук были почти незаметны, тем не менее на ее лбу, шее, щеках, подбородке скоро возникли яркие круги и извилистые полосы.
— Вы, наверное, смеетесь над нашей деревней? вдруг спросила она.
— Я? Почему?
— Вы же парижанин…
— Да нет, я совсем не смеюсь. Наоборот, мне здесь очень нравится.