Вернулись домой, и все началось сначала. Но для мамы не было безвыходных положений. Она продолжала действовать, и кто-то сказал ей, что в Педиатрическом институте есть врач, Рохленко Евдокия Исааковна. "Она делает чудеса, - сказали маме. - Только домой на частные визиты не ходит. Попробуйте попасть к ней". Была зима, декабрь, мороз. Мама поехала в Педиатрический институт. Вошла во двор - а это целый город. Корпуса, корпуса, корпуса. Видит - идет женщина в ватнике поверх белого халата. "Простите, - обратилась к ней мама, - как мне найти Рохленко Евдокию Исааковну?" И услышала: "Я - Рохленко. Что вы хотите?" Мама бросилась перед ней на колени, в снег: "Вы должны мне помочь, - захлебываясь от волнения проговорила мама. - Вы не можете мне отказать. У меня умирает внук, спасите его". И расплакалась. "Встаньте, встаньте, - проговорила Евдокия Исааковна. - Ну, что вы так нервничаете? Я посмотрю вашего внука".
Так Евдокия Исааковна оказалась у нас дома. Она пришла строгая, подтянутая, вымыла руки и подошла к Андрею. В комнате, кроме меня, находилась медсестра с очередным уколом. "Подождите делать укол", - сказала Евдокия Исааковна повелительно. И начала осматривать Андрюшу. Я опять устало и заученно начала рассказывать историю своих и Андрюшиных злоключений. Только я дошла до слов "мне кажется, что это результат...", как Евдокия Исааковна резко перебила меня: "Простите, вы врач?" "Нет", - ответила я. "Тогда ваше мнение меня не интересует". Я обалдела. Все врачи терпеливо выслушивали меня, и вдруг - такая неожиданная реакция. Евдокия Исааковна мне не понравилась, но я прониклась к ней уважением. Она выпрямилась, строго и неприязненно посмотрела на меня и сказала: "Вы сами замучили своего ребенка. Я вообще не уверена, что вам можно доверить его. Ваш ребенок абсолютно здоров, а вы своими графиками, весами и прочими глупостями довели его до такого состояния". "А вы можете уходить, - обратилась она к медсестре, - ему укол не нужен". Когда первый шок от такого вступления у меня прошел, я робко, как будто она действительно могла отобрать у меня ребенка, спросила: "Так что же я наделала?" И услышала: "У вашего ребенка повышенная нервная возбудимость. Он ел нормально, сколько хотел и сколько ему было нужно. А вы впихивали в него молоко ложкой и развили у него анорексию - отвращение к еде. И если вы не выполните в точности мои указания, я не ручаюсь, что вы его спасете". "Я сделаю все, что вы скажете", - сказала я и действительно была готова подчиниться любому ее слову. Евдокия Исааковна продолжала: "Он начнет учиться кушать. И научится очень скоро. Если вы ему не будете мешать, конечно. - Легкая пауза. - Завтра и послезавтра ничего, кроме воды, не давайте. Ничего". Она взглянула на меня пронзительным взглядом, будто проверяя не настолько ли я тупа, что не понимаю, что первые два дня кормить нельзя. Я слушала внимательно и почтительно. Это ее чуть-чуть успокоило: "На третий день вы начнете давать ему молоко, как будто он только что родился шесть раз по тридцать граммов, не более". На последних словах она повысила голос. "Но он не будет", - воскликнула я. Она впервые улыбнулась и уверенно сказала: "Будет". У меня отлегло от сердца, как будто Андрей и вправду уже начал есть. Далее Евдокия Исааковна объяснила мне, как и когда увеличивать количество молока, чем разнообразить пищу и что делать, если он вдруг снова откажется от какого-нибудь кормления. Все было расписано четко, подробно, на все случаи. "Ну, вот. В ближайшие две недели я вообще вам не нужна. Через две недели позвоните, и я вам скажу, что делать дальше. И никаких лекарств, никаких уколов. Он и так за свою короткую жизнь уже принял столько лекарств, что на десять лет хватит". Она поднялась и вышла из комнаты. Я за ней. "У вас прекрасный мальчик. Вот только с мамой ему не повезло", - она улыбнулась уже совсем по-домашнему. И уже в дверях сказала: "В чем-нибудь засомневаетесь, не стесняйтесь мне звонить". И ушла.