Когда прошла неделя, обитатели «Виллы кипарисов» вздохнули с облегчением. Тереза уже выздоравливала, а для ведения хозяйства на вилле Элен подыскала более или менее подходящую замену. Жизнь налаживалась. Элен теперь вдруг обиделась на Питу, которая по-прежнему отказывалась передать кому бы то ни было заботы о Поле. Ее не мог переубедить даже граф, хотя по вечерам, когда ребенка укладывали спать, он не нуждался в чьих-либо заботах. Впрочем, Элен тяготилась сыном, и если Пита с пониманием относилась к тому, что он боялся оставаться один на один с незнакомой служанкой, то мать мальчика в таких случаях лишь пренебрежительно усмехалась.
К концу второй недели друзья решили, что опасность вспышки тифа миновала, и в честь этого обстоятельства устроили званый ужин, на который Элен пригласила графа и двух-трех ближайших соседей. Однако после ужина Пита вернулась к себе в комнату вся какая-то разбитая и почему-то очень усталая. А на следующее утро почувствовала, что не в силах встать с постели. Когда обеспокоенная Элен зашла навестить девушку, глаза ее блестели, на щеках появился лихорадочный румянец, и она бормотала что-то о Майке, с которым они поедут в Англию, в «Грейледиз».
Элен тотчас послала за доктором и за графом. Доктор в этот раз выглядел мрачнее, чем обычно, а граф Ференци возражал против перевода девушки в больницу — он предложил устроить ее в женский монастырь — обитель Святого Креста, где за ней будут ухаживать наилучшим образом. Доктор согласился, и Питу в машине графа отвезли в обитель и поместили в одну из госпитальных комнат. Девушка, впрочем, не воспринимала происходящего, так как сейчас обитала в каком-то ирреальном мире. Она снова была в «Грейледиз», осматривала детскую комнату вместе с миссис Беннет и снова и снова говорила ей, что предпочтет эту комнату любой другой. Потом она показывала Полу корабли в далеком море, затем мокла под дождем в лондонском аэропорту и думала о встречавшем ее человеке. Он походил на Майка, но это был совсем не Майк, и к тому же она ему явно не нравилась. Но когда он улыбнулся, на душе у нее стало легко. Ей хотелось, чтобы он улыбался и улыбался…
Иногда Пита приходила в себя и видела вокруг монахинь в белых одеждах. Она слышала чьи-то спокойные голоса, чьи-то холодные руки касались ее лба. Потом же она снова впадала в забытье и начинала странствовать по Франции.
Когда она наконец снова пришла в себя, у ее кровати сидел какой-то человек. Должно быть, доктор Джератти. Пита отвернулась и закрыла глаза — слишком уж яркий был свет. Ей очень хотелось пить, губы ее пересохли… И ее вдруг стали поить. Конечно же это опять доктор Джератти! Странно, что маленький, толстый, лысый доктор-итальянец так похож на Джеффри Вентворта, и даже глаза у него такие же серые и строгие. Правда, теперь глаза эти вовсе не были строгими, взгляд их стал мягким и добрым, и заговорил он с ней также мягко и доброжелательно: