Вот, собственно, и вся история. Теперь два слова о происхождении самого текста. Вернувшись в конце 1866 года в Ясную Поляну, Толстой, естественно, не убирал на полку свою 726-страничную рукопись, чтоб начать всё с начала, с первой страницы. Он работал с той же рукописью — дописывал, вычёркивал, переставлял страницы, писал на обороте, добавлял новые листы…
Спустя пятьдесят лет в музее Толстого на Остоженке в Москве, где хранились все рукописи писателя, начала работать — и проработала там несколько десятилетий — Эвелина Ефимовна Зайденшнур: она расшифровывала и распечатывала эти рукописи для полного собрания сочинений Толстого. Ей-то мы и обязаны возможностью прочитать первый вариант «Войны и мира», — она реконструировала первоначальную рукопись романа, сличая почерк Толстого, цвет чернил, бумагу и т. д., и в 1983 году он был опубликован в 94-м томе «Литературного наследства» издательства «Наука» АН СССР. Опубликован для специалистов в точном соответствии с рукописью, которая оставалась неотредактированной. Так что мне, дипломированному филологу и редактору с 30-летним стажем, досталась только самая лёгкая и приятная работа — «причесать» этот текст, то есть сделать его приемлемым для широкого читателя: вычитать, исправить грамматические ошибки, уточнить нумерацию глав и т. п. При этом я правил только то, что нельзя было не править (например, Пьер у меня пьёт в клубе «Шато Марго», а не «Алито Марго», как в «Лит. наследстве»), а всё, что можно было не править, — я и не правил. В конце концов, это Толстой, а не Захаров.
И самое последнее. Для второго издания (1873 год) Толстой сам перевёл на русский весь французский текст романа. Его я и использовал в этой книге.
Я пишу до сих пор только о князьях, графах, министрах, сенаторах и их детях и боюсь, что и вперед не будет других лиц в моей истории.
Может быть, это нехорошо и не нравится публике; может быть, для нее интереснее и поучительнее история мужиков, купцов, семинаристов, но, со всем моим желанием иметь как можно больше читателей, я не могу угодить такому вкусу, по многим причинам.
Во-первых, потому, что памятники истории того времени, о котором я пишу, остались только в переписке и записках людей высшего круга грамотных; даже интересные и умные рассказы, которые мне удалось слышать, слышал я только от людей того же круга.
Во-вторых, потому, что жизнь купцов, кучеров, семинаристов, каторжников и мужиков для меня представляется однообразною и скучною, и все действия этих людей мне представляются вытекающими, большей частью, из одних и тех же пружин: зависти к более счастливым сословиям, корыстолюбия и материальных страстей. Ежели и не все действия этих людей вытекают из этих пружин, то действия их так застилаются этими побуждениями, что трудно их понимать и потому описывать.