Это-то и вызывало раздражение секретаря генерала - хладнокровную фрау Гейнц, которая презрительно меряла своим уничтожающим взглядом Надю, проходя мимо. Только мужеподобная, безгрудая Гейнц могла позволить себе такое пренебрежение и презрительность, но и она это делала молча. Мужчины же были более добродушны. Им невольно нравилась русская баба, больше похожая на их жён и сестёр, чем эта чопорная Гейнц.
Немцы к этому времени на длительный срок задержались на завоёванных рубежах. Танки эшелонами отправлялись куда-то на восток, самолёты летели жуткими стаями в том же направлении. Солдаты ходили помрачневшие, пугавшиеся при словах - "восточный фронт", отчего Наде хотелось бежать без оглядки, забиться в какую-нибудь щель для спасения дочери и своей жизни.
Генерал был пока её достаточной защитой, но и он в это неспокойное время то стремительной походкой почти бежал к автомобилю и уезжал на сутки-двои, то сидел в своём кабинете, заседая с офицерами.
В такие моменты яростные вопли его, мало похожие на приказы, разносились по комендатуре, отчего часовые замирали, перестав вечно разгуливать. Надя начинала дрожать в своей комнате.
Дочь чутьём угадывала страх матери и начинала плакать. Партизаны, как понимала Надя из обрывков немецких разговоров, стали донимать тыловых немцев настолько серьёзно, что с передовой были отозваны пехотные войска, сняты с проходившего состава поезда несколько танков. Вся эта техника пошла утюжить поля и леса партизанских краёв.
Успех был, конечно, минимальный, так как находили только местных старух, стариков и детей, над которыми и зависал "дамоклов меч".
Уже через две недели после рождения Любы Надя начала заниматься уборкой кабинетов и коридоров бывшей школы. Чтобы лучше понимать даваемые ей указания, она понемногу учила язык по учебнику, найденному в учительской, в которой устроил себе кабинет генерал.
Её успехи порадовали немолодого вояку, и он подарил ей немецко-русский словарь.
Иногда беседуя с молодой мамой, он оттаивал и отдавал приказы негромким голосом, отчего в комендатуре наступала миролюбивая обстановка до следующей вылазки партизан. Пойманных партизанских разведчиков пытали в соседнем доме, в котором при советской власти находился магазин. Вопли истязаемых в подвале этого дома глушились громкими звуками немецкого марша, но знакомые, матерные тирады несчастных до Нади доносились отчётливо.
Бежать из комендатуры с ребёнком она уже была не в состоянии, потому что оставшиеся в оккупации жители смотрели на неё, как на "немецкую овчарку". Ребёнок воспринимался немецким подарком, едва ли кто приютил бы на первое время.