Вера не взглянула даже на него. Кофе остался нетронутым.
Прошел день, томительный, бесконечный, взаперти в тесных стенах каюты.
Ее не выпускали на палубу. Зачем? Лишняя фигура, лишнее подозрение. И так Дегеррарди, вооруженный биноклем, увидел на горизонте русский миноносец. Хорошо, что их не заметили. А если бы заметили, Генрих Альбертович имел вполне определенные инструкции — утопить пленницу.
К вечеру лодка остановилась в полуверсте от низкого пустынного берега. Тогда только было позволено и даже не позволено, а приказано девушке выйти на палубу. От берега отделилась четырехвесельная лодка с двумя гребцами. Причалили.
— Автомобиль есть? — спросил Генрих Альбертович по-немецки.
— Сейчас будет.
Экипаж моторной лодки ждал приказаний штурмана дальнего плавания.
— Возвращайтесь и скажите, что все благополучно. Я вернусь через несколько дней по железной дороге.
Три немца в морских фуражках четко, по-военному козырнули.
— Мадам, же ву зан при! Пожалуйте в лодку. Здесь уже не такой комфорт, но путь самый ничтожный.
Гребцы взмахнули веслами. Едва лодка причалила к берегу, подоспел автомобиль.
— Пожалуйте… Садитесь. Вот сколько способов передвижений, и все бесплатно! Автомобиль открытый, не вздумайте кричать по дороге. Самой себе только напакостите. В этом крае мы — господа.
Генрих Альбертович сел рядом с Забугиной. Розовея в лучах вечернего солнца, белые чайки с тоскливым криком носились над песчаным, берегом.
Вере чудилось что-то родное, близкое в этих острокрылых чайках. Чудилось, что они ей сочувствуют…
Действительно, момент-другой они покружились высоко над покидавшим берег автомобилем, а потом широко полетели в открытое море…
Остался позади берег. На перекрестке двух проселочных дорог — каменная корчма, одна из тех монументальных корчм, принадлежащих остзейским баронам, которые на выгодных условиях арендуют у них батраки. Две-три подводы с кладью. Старые латыши в коротких полушубках и меховых шапках о чем-то своем калякают. Седые бороды их растут словно из самой шеи. Губы и верхняя часть подбородка начисто выбриты.
Генрих Альбертович сжал руку Веры.
— Не вздумайте кричать!
Автомобиль пронесся мимо корчмы и был уже далеко…
Днем, катаясь на островах, Искрицкая заехала «на службу» к Корещенке. Службой опереточная примадонна окрестила раз навсегда мастерскую своего друга, где он так усердно создавал свои «истребители».
И вот она, такая странная средь этих станков, «цилиндров», поршней, винтов, мелькающих в каком-то бескогечном беге ремней. Опилки, железо, клещи самых разнообразных величин и форм. Корещенко, перепачканный, синей блузе, немытый, взлохмаченный, и Надежда Фабиановна, распространяющая вокруг себя аромат духов, в эффектной шляпе, оттеняющей широкими полями красивое лицо, и в дорогом, — чего-чего только нет: и мех, и атлас, и кружева, — длинном, чуть ли не стелющемся за нею манто.