При этом напоминании о брате Марфа Даниловна опять поморщилась. Она не любила брата, который забыл своих. Выбился в люди и никого знать не хочет. Конечно, он живет богато, а всё-таки свою родню забывать нехорошо. И сунуло Петра Афонасьевича вспоминать его.
— Да, Павел Данилыч… — повторил старик, попыхивая трубочкой. — Что же, отлично живет… Свои лошади, дом — полная чаша, женился на богатой… А только я так думаю, что и бедным тоже нужно жить… Не всем быть богатым да ученым… т.-е. оно не мешает… гм… а только надо привычку иметь ко всему. Как же… Павел-то Данилыч побольше трех тысяч в год получит, а сам кругом в долгу. За богатыми тянется…
— Не наше дело чужие дела разбирать, — уклончиво заметила Марфа Даниловна. — У Павла Данилыча свое, у нас свое… А я Сережу по судейской части пущу. Доктору страшно в другой раз, когда резать живого человека придется, а судейский знает свои бумаги… Я знаю одного члена суда: очень хорошо живут.
— Хорошо и судейским, — на всё соглашался старик. — А нет лучше нашего с тобой ремесла, Петр Афонасьевич: заберемся летом в Курью и знать ничего не хотим… Воздух один чего стоит, а матушка Лача разливается зеркало зеркалом. Утром встанешь: вода дымится, по заводям уточки крякают, рыбка плещется… Бог даст день — даст и хлеб. Нет этого лучше, когда человек кормится от своих трудов праведных. Прямо сказано: в поте лица снеси хлеб твой.
— Вот ужо крючья будем налаживать, дядя, — заговорил Петр Афонасьевич, возбужденный этим воспоминанием о своем ремесле. — У нас с тобой свое ремесло. Только бы зиму избыть.
— Живы будем — избудем.
Разговор принял другое направление, точно всем сразу сделалось легче. Петр Афонасьевич достал графинчик с водкой, появились домашнего соленья огурцы и рыжики. Яков Семеныч подтянулся, крякнул и поздравил с новоиспеченным гимназистом.
— В старину так говорили: вспоить, вскормить, на коня посадить… — говорил он, выпивая первую рюмку. — А куда Сережа поедет на своем коне — дело уж его. Я-то по-стариковски, жалеючи вас, говорю… трудненько будет… да. Ну, да ничего, бог труды любит.
Ужинать старик не остался, несмотря на все уговоры, и Марфа Даниловна была рада, что он ушел. Она любила дядю и во всех трудных случаях жизни советовалась с ним, но сейчас он был лишним. Петр Афонасьевич чувствовал это и надулся на жену. Нужно заметить, что он немного побаивался её и находился в известном подчинении, но сейчас чувствовал себя обиженным за старика. Ну, что ж из того, что старик и поворчит, — их же жалеючи… Старая военная косточка.
— И какие мужья одинаковые везде… — говорила Марфа Даниловна, когда после ужина они остались в спальне одни. — Дошло дело до гимназии, матери и повели ребят, а отцов-то и нет.