Я помню отлично — на этом балконе
Старушка сидела в качалке плетёной.
Сверкали на солнце весёлые спицы.
Внучатам вязала она рукавицы.
И вился по стенке горошек капризный,
А кот ярко-рыжий гулял по карнизам,
Как франт, шевелил золотыми усами,
Любуясь летающими голубями.
Но фронт приближался. Ощерившись грозно,
Фасад приютил пулемётные гнёзда,
И плотно закрыты балконные двери,
А в смерть той старушки не хочется верить.
Фантазия, верно, простится поэту:
Мне кажется, там она, в комнатке этой,
За тусклым оконцем с фанерной заплатой,
И что-нибудь тёплое вяжет солдатам.
Блестят при коптилке проворные спицы,
И кот ещё жив тот, ведь может случиться!
Она свой паёк с ним, наверное, делит,
И спит он в ногах у неё на постели.
Но снова, окутан оранжевой дымкой,
Собор наш снимает свою невидимку,
И всходят на мост наши Клодтовы кони,
Распахнута дверь на знакомом балконе.
И вышла старушка с работой под мышкой,
Седая совсем, точно белая мышка.
Садится в качалку — и та уцелела!
А кот ярко-рыжий скучает без дела:
Ещё не сверкает в полёте фигурном
Над улицей мирной серебряный турман.