признания Бога. Наука, вся заляпанная ложью честолюбцев, не должна дотянуться до
Него: это могло оправдать науку и специалистов, в том числе в глазах детей. Жена профессора Кутузова душевно ненавидела учёных и категорически, до удушья и сердечного крика не желала подобных открытий.
Когда муж символически, в запертом на единственный ключ огромном шкафу
изолировал священные книги, дабы найти истину в другом месте, главное - без Бога,
- никто и не воображал, что количество, зараза, насмешливо перейдёт в качество, считай, прямо в дубовом изоляторе.
Жена почуяла: он, бедняга-философ, оценит происшествие романтично! Как назло, февраль, авитаминоз… Что-то надо делать.
Сын возликовал полно и просто: папаня вместе с эволюционизмом прижат к стене.
Эссе про его пухлое, дутое, крупитчатое, авторствующее, ненасытное Я гуманиста - можно прилюдно спалить, аки соломенную масленицу. Профессорово Я никогда уже не посмеет советовать и насмехаться. Хана Дарвину, папуля!
Учёный Кутузов, век свой уютно проживший в пуховой люле пикантного
интеллигентского агностицизма, почуял абсолютный, ледяной ужас, которому не было никакого формального объяснения. Воздух окрест расступился, ослабив крутую сцепку молекул, попущенную физикой.
Большое изумление вошло в его дом и село за его собственный обеденный стол. Профессор, к чести сказать, поправил галстук.
В молчании, не глядя, семья дожевала завтрак и растворилась в Москве. 18 февраля 2006 года у семьи началась другая жизнь, неадекватная строгость которой смягчалась лишь призрачной надеждой на имманентную вранливость прессы.
Ино горько проглотишь, да сладко выплюнешь. Удаётся и червячку на веку. Пущен корабль на воду, сдан Богу на руки. Не всяка пуля по кости, иная и попусту
Ненависть, как и правда, у каждого своя: разнообразие, многоцветье, коллизии, картины мира, - сколькими шедеврами обязаны мы ненависти!
А любовь обескураживает. Любовь проста, бессюжетна и дефицитна.
У меня хобби: голоса человеческие. Мои возлюбленные шарады разгадываю неустанно, а как пошёл по эфирной России интерактив - мне устойчиво за хобби платят.
Я, дрожа над каждым голосом, как Ниро Вульф над орхидеями, работаю на радио. Годы восторга, энтузиазма и любви, радости, упоения. Включается микрофон, и поднимаешь парус - и в любовь, и плыть по бесплотным её волнам.
Голос - голограмма портрета в полный рост. Я могу по голосу определить цвет
бровей слушателя, марку его велосипеда, породу собачки, социальное происхождение бабушки - что угодно.
Всё революционное мне абсолютно чуждо. Миру - мир. Кажется, именно это лежит в основе конфликта, но я могу и ошибаться.