Стерлинг не стал спешить с ответом, потому что вопрос был задан не один, и он не хотел все испортить.
— Я поверил. Почти. Просто… когда вы встали у меня за спиной, мне вдруг пришло в голову, что вы этого захотите. Со временем. А я не могу. Я бы сделал это, если бы мог. Ради вас. Но не думаю, что смогу. — Слова обжигали горло, горели во рту словно языки пламени в камине, но Стерлинг почувствовал облегчение, как только их произнес.
— Я наслаждаюсь этим, — сказал Оуэн и улыбнулся. — Активной ролью. Но это далеко не единственная вещь, приносящая мне удовольствие… Господи, нет. — Он наклонился вперед и снова ласково провел подушечкой пальца по губам Стерлинга, очерчивая их контур, и давая понять Стерлингу, что еще ему нравится. — Да. Конечно, — продолжил он, в его глазах загорелся веселый блеск, когда Стерлинг чуть приоткрыл губы. — Еще я люблю делать минет… во всяком случае, при определенных обстоятельствах.
Стерлингу очень хотелось спросить при каких, но Оуэн не дал ему такой возможности.
— Итак, расскажи мне, что ты любишь делать сам и что ты любишь, чтобы делали с тобой.
У него было достаточно парней, чтобы знать, что большинство из них любит, и многие любили пошлые разговоры, поэтому он научился говорить о таких вещах, не краснея и не чувствуя стыда. И все же сейчас все было по-другому, поэтому Стерлинг аккуратно подбирал слова.
— Я люблю минеты. И делать, и получать. Я люблю… эм… Заниматься сексом. Но быть сверху. — Он покраснел при этих словах, но все равно заставил себя смотреть в лицо Оуэну. — Римминг. Я люблю римминг. Делать кому-то другому, но не чтобы делали мне. — Боже, такое ощущение, словно он сейчас уже совсем пунцовый.
— И мы опять возвращаемся к тому, что твоя задница — запретная зона, — сказал Оуэн, что не помогло Стерлингу успокоиться, хотя в голосе мужчины не было сарказма, только любопытство. — Если ты снизу, секс может причинять боль, особенно если тот, с кем ты спишь, не подготовил тебя, но римминг… Что если ты сам будешь с собой это делать? Когда ты дрочишь, то засовываешь в себя игрушки или пальцы, чтобы кончить? — Оуэн вздохнул, когда Стерлинг попытался выдавить из себя членораздельный ответ, а не сдавленный всхлип. — И перестань делать такое лицо, словно сейчас от смущения растечешься лужицей. Я буду задавать тебе много подобных вопросов, так что, будь добр, привыкай.
— Ничего не могу с собой поделать, — пробормотал Стерлинг. Ему очень хотелось уткнуться лбом в колени Оуэна или чтобы Оуэн прикоснулся к его волосам, или… что-нибудь еще. Что угодно. Это без преувеличения был самый тяжелый разговор за всю его жизнь, даже если считать тот, когда Стерлинг признался матери, что он гей. Но Оуэн ждал ответа.