, шашками по плечам лупят… Достать как следует не могли, оттого не поранили. Болеть после этого дюже болели плечи, а раны не оказалось…
— Ну, свалили они меня, на земи[2] еще били. Думал, конец, — живым не оставят… Нет, — повели в штаб. В штабе я спрашиваю у переводчика: ушли, мол, мои товарищи? Не знает. Уж после я услыхал: двое ушли, пятерых взяли. Стал просить, чтобы меня к ним отправили, — нет, не уважают. Посадили меня в вагон, повезли. Везли-везли… привезли в З.
Слегка отвернувшись в сторону, Замчалов раза два затянулся, выпустил дым вверх и продолжал:
— Первым долгом разузнаю у землячков: как, мол, крепко ли стерегут и в какую сторону Россия должна быть. «Стерегут, мол, так себе, — уйтить очень свободно, да куда сунешься-то? Горы кругом, скалы, щели… Угадай, какой щелью пойтить? А Россия, мол, далеко, — через всю австрийскую землю иттить. Слободнее же подержать стрелебию на Италию[3], а оттуда морями добираться до России»…
— Был у одного землячка плант… карта. Ну, я по карте не очень понятлив, а он — молоток! «Это вот, — говорит, — земля Италия, а это — Швейцария, а это — от З. железные дороги идут: в левую руку — на Италию, направо — в Швейцарию». Вот близу железной дороги и надо держаться, а то, мол, в этих горах и пропасть дешево стоит. Уходили, мол, тут человек несколько. Полазиют, полазиют в горах, — идут в селение: берите, мол, нас, мы — пленные. Ну, и назад. А тут их за наказание к столбу подвешивают, — за руки, за ноги, — висит, пока не посинеет. Посинеет, — тогда снимают… Тоже — не мед…
— Я говорю: не могу выносить неволи, а уж там — во что Бог ни хлыснет…[4] а уйтить уйду!.. Стал его склонять: он — по планту, а я к горам несколько привычен. Сомневается. «Пропадем, — говорит, — мы в этих шпилях. Опять же — зима. Февраля хоть месяца надо дождаться». Ладно, будь по-твоему: подожду до февраля месяца, только — твердое ли слово твое? — «Мое, — говорит, — слово — олово, — гнется, но не ломается»…[5]
Замчалов усмехнулся чуть заметно, сопнул носом. В глазах на мгновение вспыхнула веселая искорка и тотчас же погасла.
— Я, понятное дело, присматриваюсь, — продолжал он, нагибаясь к горсти с папиросой и торопливо дернув разок-другой, — как порядок, какая огорожа, какие часовые. Огорожа — колючая проволока, но уйтить можно: кое-где выбиты ямки, подрыть немножко, — и под проволокой пролезешь. Можно и через крышу, но крыша на бараках — бумажная, плохо держит. Опять — электричество, — светло. Но бывает ночами и туман, вроде как изморось, тогда половчей для ухода. Часовые — со всех четырех сторон. Ходят, перекликаются: проверка, не спит ли, мол, какой. Это — тоже нам под палец