Секунду она стояла вполоборота и дрожала, руки нервно шарили по груди.
— Что такое?
— Свинья.
Я вытер лоб и посмотрел на мертвое животное.
— А что с ней такое?
По ее телу пробежала судорога — от живота к плечам. Закрыв глаза, она прижала руки к губам.
— Она мертва, — сказал я. — Она ничего тебе не сделает.
— Мне кажется, она за мной следит. — Анджелина говорила отрывистым шепотом, боясь, что свинья может ее услышать. — Я знаю, вы думаете, что это звучит глупо, но я говорю серьезно. Она за мной следит.
— Тогда пошли отсюда.
— Она будет за мной следить.
Вздохнув, я со щелчком поставил на место крышку объектива.
— Чего ты от меня-то хочешь?
Она покачала головой, рука ее по-прежнему была прижата к губам, мышцы шеи дрожали.
— Не знаю. Просто не позволяйте ей за мной следить.
Свиньи. Оказывается, именно свиньи играли огромную роль в жизни Анджелины в последние шесть лег. К концу дня я уже понимал, почему ей кажется, будто они за ней следят, почему она хотела, чтобы я куда-то убрал ту свинью. Я вовсе не собирался хоронить проклятую тварь, тем более в таком состоянии, поэтому просто вытащил из кучи ржавую бочку из-под удобрений и вогнал ее в шахту так, чтобы она закрыла морду свиньи. Свинья воняла гораздо сильнее, чем два дня назад, и пока я этим занимался, мне приходилось все время касаться языком твердого нёба, усиливая выделение слюны.
Анджелина наблюдала за мной с расстояния ста метров. Неуклюже опустившись на ветку дерева, она сидела, наполовину укрытая тенью, и молча смотрела. Закончив, я подошел и сел рядом с ней. Колени ее были подняты вверх, пыльные кроссовки плотно прижаты одна к другой. Складки пальто скрывали ее уродство. Она все еще дрожала.
— Ну вот, — сказал я, — свиньи больше нет.
Анджелина закрыла глаза и прижала к ним руки, словно пыталась избавиться от преследующего ее видения. На лбу выступили капли пота.
— Хочешь рассказать мне об этом?
Она покачала годовой и протяжно вздохнула. Я стряхнул с себя ржавчину, уперся локтями в колени и стал смотреть на облака, мучительно размышляя о том, как, черт возьми, заставить ее говорить. Она была мне нужна — кроме нее, у меня, собственно, вообще ничего больше не было. Инстинкт, который когда-то советовал мне обнять за плечи мать сбитого на улице мальчика со словами: «Я чувствую вашу боль. Если вы дадите мне снимок вашего милого мальчика, который стоит вон там, на каминной полке, читатели тоже ее почувствуют», — этот журналистский инстинкт сейчас мне изменил.
— Послушай… — начал было я, но, обернувшись, увидел, что она пристально на меня смотрит — глаза ее налились кровью.