— Нет, сэр.
— Но ты как будто значишься управляющим этой компании.
— Я этого не знал.
— В таком случае ты, по всей вероятности, не можешь знать, почему эта компания платит за твое обучение. Вернее, не платит. Верно?
— Верно, сэр.
Мистер Уиллоу подвигал челюстью и сощурился, что должно было означать, что вот сейчас он проявит особую проницательность.
— Отец твой, говоришь, живет в роскоши, если сравнивать его с родителями других учеников?
— Полагаю, что так, сэр.
— Полагаешь?
— Это так и есть, сэр.
— Ты не одобряешь его образа жизни?
— Наверное, он мне не совсем по вкусу, сэр.
— Сознаешь ли ты, что может наступить день, когда тебе придется выбирать между Богом и мамоной?
— Да, сэр.
— Ты обсуждал это с отцом Мерго?
— Нет, сэр.
— Так обсуди.
— Хорошо, сэр.
— Ты думал когда-нибудь о принятии сана?
— Часто, сэр, — сказал Пим, сделав вдохновенное лицо.
— Существует особый фонд, Пим, фонд для неимущих мальчиков, желающих в дальнейшем принять священнический сан. Казначей считает, что ты можешь попытаться стать стипендиатом этого фонда.
— Понимаю, сэр.
Отец Мерго был зубастый изгой, чья трудновыполнимая, учитывая его пролетарское происхождение, задача состояла в том, чтобы изображать из себя полномочного представителя Господа Бога и странствовать по частным школам в поисках талантов. Если Уиллоу был громокипящим и крутым, как утес, так сказать, Мейкпис Уотермастер нараспашку, Мерго извивался в своей сутане, как завязанная в мешок ласка. Если взгляд Уиллоу выражал отвагу и незамутненное знанием простодушие, то в глазах Мерго читались страдания и муки одиночества в келье.
— Он трехнутый, — заявил Сефтон Бойд, — погляди, какие у него струпья на лодыжках. Эта свинья раздирает их в кровь во время молитвы!
— Он умерщвляет плоть, — сказал Пим.
— Магнус? — Это откликнулся Мерго, говорил он гнусавым северным выговором. — Как тебя назвали? Раб божий Магнус? Нет, ты Инок Божий Парвус.
Мимолетная хищная улыбка сверкнула на красных губах — рубец, который никак не затянется.
— Приходи сегодня вечером, — предложил он. — Вверх по парадной лестнице. Гостевая комната. Постучишь.
— Ты, педик полоумный! Он тебя щупать будет! — выкрикнул Сефтон Бойд вне себя от ревности. Но Мерго, как догадался Магнус, еще никого не щупал. Бесприютные руки отшельника, словно спутанные внутри сутаны какими-то невидимыми путами, выныривали на поверхность, только когда он ел или молился. Весь остаток летнего семестра Пим витал в эмпириях немыслимой вседозволенности. Еще недели не прошло с того дня, как Уиллоу пригрозил выпороть мальчика, заявившего, что крикет — дело добровольное. А теперь Пиму достаточно было сказать, что он идет на прогулку с Мерго, и его освобождали от любых спортивных игр, от которых он желал освободиться. Если он не писал сочинений, на это почему-то смотрели сквозь пальцы, если он заслужил наказания — наказание откладывалось. Во время изматывающих пеших или велосипедных прогулок, в маленьких деревенских чайных, а то и по ночам, примостившись где-нибудь в уголке убогой комнаты, Пим с энтузиазмом рассказывал о себе, выдвигая версии, попеременно то шокировавшие, то восхищавшие их обоих.