Свежий ветер пах силосом и лесным костром, и аромат этот возбуждал его. Бразерхуд был родом из деревни. Среди его предков были цыгане, священники, лесники, браконьеры и пираты. Сейчас, когда утренний ветерок обдувал ему лицо, он опять превратился в голоштанного мальчишку, скачущего без седла на гунтере мисс Самнер по ее парку, проступок, как считалось, достойный жестокой порки. Он мерз в саффолкских болотах, ибо гордость не позволяла ему вернуться домой без трофея. Он совершил свой первый прыжок с оградительного аэростата на абингдонском аэродроме, впервые чувствуя, как ветер не дает закрыть рот, если крикнешь. «Я уйду, когда они меня вышвырнут. Уйду, но прежде мы перекинемся с тобою парой слов, мой мальчик!»
За последние двое суток он спал шесть часов — большую часть которых он провел на жесткой солдатской койке в комнате, где обычно предавались меланхолии, связисты, но он не чувствовал усталости.
— Можно вас на минутку, Джек? — спросила Кейт, весталка с пятого этажа, посмотрев на него взглядом, более долгим, чем всегда. — Бо и Найджел хотят вам еще кое-что сказать.
А когда он не спал, не отвечал на телефонные звонки и не предавался своим обычным смятенным мыслям по поводу Кейт, он наблюдал, как пролетает стороной его жизнь — неуклюжий свободный полет над вражеской территорией, вот она приближается, каменистая земля, и ноги его корячатся и извиваются, словно ветви сикомора. Он был рядом с Пимом на всех этапах его жизни, он рос рядом с ним, жил с ним, работал с ним даже тогда, в Берлине, в тот вечер, о котором он совсем забыл, а вспомнил лишь сейчас, вечер, окончившийся бурным свиданием с двумя армейскими медсестрами, с которыми они хорошо проводили время в двух смежных комнатах. Он вспомнил, как зимой 1943 года разглядывал свою изувеченную немецкими пулями руку, — вот тогда он испытал такое же чувство — недоверия и отчужденности.
— Если б только вы дали нам знать капельку раньше, Джек. Если б заметили, как все это началось!
— Да, простите меня, Бо, с моей стороны это легкомысленно.
— Но, Джек, он же, можно сказать, ваше порождение, ваш отпрыск, так ведь вы всегда говорили.
Да, так считалось, правда ведь, Бо? Это глупо, согласен.
И укор в глазах Кейт, извечный, словно она хочет сказать: Джек, Джек, где ты, Джек?
В жизни его, конечно, были и другие подобные случаи. Со времени окончания войны службу Бразерхуда регулярно сотрясал очередной скандал. Когда он был главой берлинской резидентуры, однажды его ночной сон прервали целых три телеграммы. «Джек, хватит спать, подымайся и мигом сюда!» Он мчится по мокрым улицам, напряженный, внимательный. Телеграмма первая: человек, о котором немедленно будет сообщено в следующей телеграмме, наш работник, раскрыт как агент советской разведки. Представьте короткую информацию связанным с вами людям прежде, чем они прочтут это в утренних газетах. После этого он долго сидел над своими шифровальными блокнотами, прикидывая: это он? или она? а может быть, я? Телеграмма вторая: фамилия из шести букв. Какого черта мне еще думать о фамилии из шести букв? Первая «М» — Господи, Миллер! — вторая «А» — о Боже, это Маккей! И так пока на свет не является имя, тебе вовсе неизвестное, из отдела, о существовании которого ты даже не слыхал, и, когда препарированное досье ложится наконец на твой стол — перед тобой возникает образ жалкого педераста-шифровальщика в Варшаве, считающего, что он ведет крайне хитрую игру в то время, как его единственной заботой было досадить начальству.