когда пробирался вдоль своей скамейки. И
прихрамывал, двигаясь по проходу. Следом за Мэри шли десятки людей, в том числе супруга посла и ее прыщавая дочка и стайка американцев. Но хромой — это все же хромой, и добрые христиане при виде такого увечья приостанавливаются и с улыбкой пропускают вперед калеку, и вот он уже у нее за спиной, объект всеобщих благодеяний. И каждый раз, когда стоящие в очереди люди делают шаг, приближаясь к алтарю, он прихрамывает так доверительно, словно еще минутка, и он шлепнет меня по заднице. Ни разу еще хромота не казалась Мэри столь явной, столь вопиюще наглой. Веселый взгляд жег ей затылок, и с приближением таинства лицо ее начинало гореть. Возле алтаря, прежде чем отправиться на место, преклонила колени Дженни Форбс, жена служащего из корпуса администрации. И правильно сделала, если учесть, что она творит с новым молодым архивариусом. Мэри благодарно шагнула вперед и встала на колени, заступив на место Дженни. «Отлипни от моей спины, ты, мерзавец, оставайся на месте». Мерзавец так и сделал, но слова, которые он тихонько пробормотал ей вслед, отдались у нее в ушах, прогремев, как удар грома: «Могу помочь отыскать его. Я пошлю донесение в штаб».
И тут же мощным хором в ней зазвучали вопросы: «Каким образом пошлет? Донесение о чем? Чтобы показать ей ее предательство? Чтобы объяснить ей самой, почему, возвращаясь с дамского конкурса булочек, она не указала на него пальцем, не бросила ему в лицо обвинение, когда он улыбнулся ей через улицу? Почему она не крикнула: „Арестуйте этого человека!“, хотя Фергюс с Джорджи парковались шагах в сорока от дверей, откуда он вынырнул — веселый и беззаботный, совершенно не похожий на мерзавца и хулигана? Или после, когда он появился метрах в шести от нее в швабском супермаркете».
Джайлс Мэриот глядел на нее в замешательстве, не понимая, почему она не берет второй раз протягиваемое ей тело Христово. Жестом, привычным с детства, Мэри поспешно сложила ладони правую поверх левой, крестом. Он положил ей на ладонь облатку. Она поднесла ее к губам и почувствовала, что облатка сначала не лезет в рот, а потом не проглатывается, лежит как деревяшка на пересохшем языке. «Нет, я недостойна, — горестно подумала она, ожидая, пока поднесут чашу. — Это истинная правда. Недостойна подойти к престолу Твоему и любому другому престолу! Каждый раз, как только я отказываюсь изобличить его, я совершаю еще одно предательство. Он искушает меня, и я всем своим существом устремляюсь к нему. Он влечет меня к себе, и я говорю: „Да, я готова“. Говорю: „Я приду к тебе ради Магнуса и ради моего ребенка. Я приду к тебе, если ты ясность, будь ты даже самим злом, потому что мне нужен свет, любой свет — ведь я бьюсь как рыба об лед во тьме. Приду к тебе потому, что ты другая сторона Магнуса и, значит, другая сторона меня“».