— Вы должны понять, — снова начала Анжелика, — что Аврора удивилась, что вы не поняли, с кем имеете дело… Я всегда говорю моим девочкам: сразу же признавайтесь, что вы за женщины… Но вы не хотели ничего слушать, не правда ли? Тогда она позволила вам думать… Она, бедная, должна была даже себя убедить, что может стать чем-то еще… — Она ухмыльнулась с досадой, как человек благоразумный, который констатирует, что другие таковыми не являются. — Ах, я хорошо это знаю… — вздохнула она. — Этот момент, когда продажная девица забывает, кто она… Я устала им повторять: никогда не забывайте, кто вы! Иначе это может плохо кончиться…
Значит, для нее Аврора была только продажной девицей. Во всяком случае, она была продажной. И мне больше не позволялось действовать так, будто я об этом не знаю. Этот простой вердикт, такой очевидный и который обо всем меня известил, уничтожил во мне последний остаток иллюзии.
Тогда Анжелика рассказала мне, что со времени своего возвращения из Рима, несколько лет назад, Аврора уже не была прежней. Другой взгляд. Другая походка. Другая манера завлекать. Она повзрослела. Маленькая молчаливая цветочница носила драгоценности. Курила сигареты, нервно смеясь. Даже тело было изменено. Груди более заметны. Другие губы. Более маленький нос…
— Не забывайте, что мой итальянец занимался хирургией… Он, должно быть, ее переделал. Он обожал с этим играть… За несколько месяцев Аврора стерла со своего тела все следы прошлого.
— Сейчас я знаю себя лучше, — говорила она…
В Риме он вовлек ее в авантюры — и в конце концов она стала находить в них вкус. Там она в себе выковала более жесткий характер. Более разочаровывающий.
Анжелика простила ей злую шутку с итальянцем. Этот мужчина, во всяком случае, не стоил того, чтобы о нем жалеть.
И Аврора попросила Анжелику считать ее впредь в числе своих подопечных.
В течение лета я часто видел Анжелику. Я был в Монте-Карло, ждал ее в баре ее отеля, и к полудню она меня там встречала. Она одевалась со старомодной элегантностью. Зонтики от солнца, ажурные перчатки, застегнутые до шеи блузки. Солнце было ее личным врагом, и было немыслимо, чтобы она подставила ему даже самый крошечный кусочек кожи. Она извлекала пользу из всего, из своих английских манер, которые должны были показывать ее шик. И, увидев ее выходящей из лифта или усаживающейся за столом, можно было поверить, что она — богатая леди, которая хочет остаться верной своим привычкам старинной Ривьеры. Иногда мужчины ее замечали и тихо заговаривали с ней. Она изображала удивление или хмурилась — а потом издавала горловой смех, который должен быть означать, что ее удостоили комплимента. Старуха вносила номер телефона или адрес в свою записную книжку, улыбалась с видом скромницы и, распрощавшись с докучливым, возвращалась к нашей беседе, будто она ее очень занимала, тогда как мы еще ни о чем не успели друг другу сказать. После нашего обеда, в час открытия казино, я покидал ее. Она обожала игру. Она сожалела, что я не привержен этому пороку.