Он, смеясь, оглядел Ватто.
— Все-таки надо будет убрать пятна крови…
У меня было ощущение, что мой отец смотрит на нас. Я снова услышал его последние слова. Я снова увидел его могилу на кладбище в Вильфранше.
Орсини благодарил Анжелику, которая, покраснев под гримом, скромно ответила:
— Это — меньшее, что я должна была для тебя сделать…
Почему он так хотел завладеть этим рисунком? Какой долг она возвращала, даря ему его? Этого я не знаю до сих пор.
Потом, повернувшись ко мне, Анжелика показала пальцем на потолок.
— Ваша Аврора — наверху. Она ждет вас. Или кого-то, кем окажетесь вы…
Во всяком случае, отступать было поздно. Несколько заинтригованных гостей окружили меня. В смятении я воображал, что они поощряют меня, повторяя слова Анжелики:
— Она ждет тебя! Она ждет тебя! Она ждет тебя!
Значит, я попал в кошмар, который напугал Аврору в Везлэ? И кто может мне поручиться, что, рассказывая когда-то свой сон, она не предсказывала момент, который мне предстояло пережить? Но я ошибался. Им просто любопытно было поглядеть на вновь пришедшего. Окажусь ли я в их вкусе? Не испорчу ли праздник? Время вязало и перевязывало свое полотно, повторно используя существа, предметы, сновидения, ночи. Оно жонглировало желаниями и жизнями, само не зная, для чего. В этой волнистой зыби открывались водовороты, только и ждавшие случая поглотить меня.
Орсини размахивал своим рисунком, как трофеем. Оркестр начал арию, бравурность которой наводила на мысль о цирке. Анжелика вынула свою золотую коробочку и жадно поднесла к ноздрям. Потом указала мне на лестницу, на верху которой слуга подал мне знак следовать за ним. Он шел впереди меня по длинному коридору. И оставил меня перед комнатой, дверь которой была приоткрыта.
Закрывая эту дверь, я не знал, чего хочу. Овладеть Авророй и таким образом взять реванш? Возненавидеть ее? Снова полюбить? Подчинить себе? Я мог бы навязать себе любое из этих желаний и принять его логику. Но все это показалось мне одинаково бесполезным, как только я шагнул в темноту. Фонари перед подъездом качались от ветра, и их тусклые лучи метались по комнате, выхватывая из тьмы зеркала и высокий потолок. Стоявшая на столе лампа, покрытая шалью, освещала мебель и ничем не примечательные обои. Два угловых окна выходили на балкон с цветами — Аврора показала мне его, когда я ранней весной привозил ее в Сен-Клу. Дверь с ромбовидными стеклами гасила звуки оркестра. Это была почти тишина. И посреди этой тишины, на кровати, ждала Аврора.
Она была голая. Как статуя, только живая. Повязка, с узлом на затылке, закрывала ей глаза. Почувствовав мое присутствие, она неуверенно протянула ко мне руку. И эта рука поманила меня присоединиться к ней. Я не смел вздохнуть. Я следил за каждым своим движением. Подойдя к кровати, я все-таки успел заметить, что она аккуратно сложила свою одежду на стул. И эта аккуратность в момент падения, это нежелание помять белье перед согласием на унизительный ритуал вызвало у меня ужас. Это было доказательство привычки. Может быть, безразличия.