— Ты думаешь, что говоришь-то? — Забеспокоился Градимир. — Ты дочку мою хочешь уличить…
— И мысли такой не было, — тут же встрепенулся Боян. — Верна она мне и верной останется до гробовой доски и любит она меня, то я вижу, чувствую. Сам тем же отплачу. Но есть у нее в сердечке та заноза, а от того и мне больно. Вот голову готов прозакладывать, отдай мы ему сейчас дочку и никуда он не уйдет. Вывезет ее в безопасное место, но вернется и будет тут стоять насмерть, потому как она в крепости.
— Ничего не понимаю.
— Я и сам не понимаю. Но вот уверен, что так оно и будет.
— Ну, а коли так, то отчего не воспротивился тому, чтобы кормилица девочку кормила? Ить дите от девки гулящей. Знаю, что тебе то не по нутру.
— Любовь и веру жены испугался потерять. Она материнским чувством преисполнена и искренне о малютке заботу проявляет, а сама-то и не ведает, что есть и иное. Его это дочь, вот главное, хотя она и сама о том не ведает.
— А может ведает?
— Да то, что это его дочь ей ведомо.
— Я не о том.
— Нет. Не потому говорю, что в то поверить не могу. Не может она так лгать. Я ить чую, что все между нами так же как и прежде. То потаенно очень глубоко.
— А может так статься, что ты видишь то, чего и в помине нет?
— Может и так, — пожав плечами, легко согласился зять, — но вот вижу и все тут.
— Ох, детки, детки. Это что же получается. Даже восхоти я услать его сейчас, то он воспротивится. А тут он, так вам обоим не сладко.
— Не о том, думаешь, воевода, — приосанился Боян, как человек принявший решение. — Переступлю я через себя. Слово тебе даю. Вот выговорился и словно гора с плеч, нет силы в себе все это носить. Оно можно его и отослать, но твоя правда, нужен этот бывший скоморох тут и хитрости его нужны. Ловок он, а тут сейчас все потребно. Ворог у ворот.
Вот так. Выговорился. Самому полегчало и пошел дальше службу справлять, расправив плечи так, словно и впрямь гору с плеч скинул. А что теперь делать ему. Ить гора та на плечи самого Градимира взвалилась. Если прав Боян, то самое малое, нужно сделать так, чтобы между Смеяной и Добролюбом были сотни верст. Оно, можно и в ярость впасть, да только верно ли то. Эвон супруга его, мать Смеяны, всю жизнь иного любит, но к Градимиру всей душой и верна, и заботу искреннюю имеет, и сердечко у нее за него болит, но права молва людская — сердцу не прикажешь. Неужто и Смеяна, как и мать ее… Да нет же. Кто он и кто она, ей ведомо и бесчестия она не попустит. Опять же, за Бояна идти ее никто не неволил, люб он ей, в том он голову готов прозакладывать.