Тот день прошел в полном молчании. Лишь младенец оглашал дом криками.
— Пора уже дать ему грудь, — сказала Тера.
— Да, — отозвалась с постели Нимета. — Девять месяцев сосал он мою кровь. Теперь ему понадобилось мое молоко.
Тера сидела рядом на табурете, сцепив на коленях пальцы.
— Беспокоюсь я о тебе, девочка, — сказала она медленно. — Ты все молчишь. Голос твой я слышала только во время родов. И смотришь, как слепая. Куда смотришь-то?
Нимета вздернула губу.
— Ты сама советовала не тратить попусту силы и не кричать. Ну, теперь я и стараюсь их восстановить.
— Грешно винить новорожденного ребенка.
— Разве я его виню? Я виню четверых зверей, породивших его.
Тера некоторое время смотрела на нее.
— Так ты пыталась от него избавиться?
— Конечно.
— Как?
— Я перепробовала все средства. Но что я знаю? В римском городе я чужая. А потом… — Нимета замолчала.
— А потом, — продолжила Тера, — ты поселилась у Руны.
Нимета сжала губы.
— Доверься мне. — Тера осторожно взяла вялую руку, лежавшую на одеяле. — Знаешь, с таким горем, как у тебя, я еще ни разу не сталкивалась. Я буду молчать. Если расскажешь мне, что ты делала, может, и пойму, как тебе помочь.
Нимета задумалась. Когда заговорила, в голосе слышалась решимость.
— Поклянись, что будешь молчать и без моего разрешения никому ничего не расскажешь.
— Обещаю.
— Нет, ты должна поклясться. Поклянись, что будешь хранить молчание обо всем, что довелось тебе увидеть и услышать, пока ты была со мной.
Тера скорчила гримасу:
— Нелегко это будет. Ну да ладно.
Она взяла нож, висевший у нее на поясе, уколола большой палец и выдавила на пол каплю крови.
— Если нарушу данное тебе слово, пусть найдет меня Дикий Охотник, а собаки его лижут мою кровь, пусть душа моя не найдет покоя и будет вечно скитаться. Кернуннос, ты слышал.
Нимета села в кровати, дрожа от восторга.
— Так ты знаешь старое учение. Научи меня!
Тера покачала головой:
— Во всяком случае, знаю достаточно, чтобы бояться. Если сделаю это, пострадаем мы обе. Ну-ка, ложись и расскажи мне о том, что я у тебя спрашивала.
Нимета нехотя согласилась. Она рассказала о травах, которые использовала, — горьких и вызывающих тошноту. О том, как бросалась животом на землю, как искала колдунов и знахарей. Все было напрасно. К тому же к ней, язычнице, отверженной, несмотря на деньги, которые дал ей перед отъездом Эвирион, относились с подозрением, и она не могла действовать открыто, даже в Гезокрибате среди бедного населения. Христианские заповеди запрещали уничтожать плод и тем более новорожденного.
— Руна давала мне пить