Она неодобрительно молчала, и он грустно следил за ней, ясно сознавая, что она никогда не поймет, через какие мытарства он прошел.
— Когда-нибудь я опишу все это и назову «Унижение труда», или «Психология пьянства в рабочем классе», или что-нибудь в этом роде.
Никогда еще со времени первой встречи они не были так далеки друг от друга, как в тот день. Его признание, за которым таился дух возмущения, оттолкнуло ее. Но отчуждение испугало ее больше, чем причина, вызвавшая его. Оно показало ей, насколько она сблизилась с ним, и ей захотелось дальнейшего сближения. В душе Рут поднималась жалость, у нее возникли наивные идеалистические мечты о том, чтобы исправить его. Она спасет его от проклятия, наложенного средой, в которой он вырос, спасет его от него самого, даже против его воли. Все эти стремления казались ей необычайно благородными; она не подозревала, что за ними, в их основе, таилась ревность и жажда любви.
Они много катались на велосипедах, пользуясь прекрасными осенними днями, и за городом, на холмах читали друг другу вслух стихи, благородные, возвышенные стихи, которые поднимали их дух. Самоотречение, самопожертвование, терпение, трудолюбие и стремление к возвышенному — вот что она стремилась привить ему. Все это воплощалось для нее в образах ее отца, мистера Бэтлера и Эндрю Карнеги, который из простого мальчика, сына эмигранта, превратился в миллиардера, снабжающего книгами весь мир.
Мартин дорожил этими беседами и наслаждался ими. Теперь он яснее понимал ход ее мыслей, и душа ее перестала быть для него нераскрытым чудом, как прежде. Теперь они стояли на одном уровне в духовном развитии, а разногласия не влияли на его любовь. Его чувство было даже горячее, чем когда-либо, ибо он любил Рут такой, какой она была на самом деле, и физическая хрупкость любимой девушки лишь увеличивала ее обаяние в его глазах. Он читал когда-то о болезненной Элизабет Баррет, которая много лет не касалась ногами земли до того чудесного дня, когда она убежала с Броунингом и твердо стала на землю под открытым небом. Мартину казалось, что он может сделать для Рут то же, что сделал Броунинг для Элизабет. Но прежде она должна полюбить его, остальное будет легко. Он вольет в нее здоровье и силы. И он рисовал себе в грезах их будущую совместную жизнь, когда они, трудом добившись успехов, богатства, уютно устроившись на диване среди подушек, будут читать и обсуждать стихи.
Это будет главное в их будущей жизни. И перед его взором всегда вставала именно эта картина. Менялись лишь детали: иногда читал он, обняв одной рукой Рут, в то время как головка ее покоилась на его плече; в другой раз они вместе замирали над какой-нибудь прекрасной страницей. Но Рут также любила природу, и его щедрое воображение тотчас же меняло фон этой картины. То они читали в какой-нибудь закрытой долине с отвесными склонами, то на высоких горных лугах, то на низких серых песчаных дюнах, где у ног бушевали волны, то далеко, на вулканическом острове, где низвергались водопады, превращаясь в туман и достигая моря в виде облаков брызг, колебавшихся и трепетавших при малейшем ветерке. Но на первом плане, как владыки прекрасного, неизменно были он и Рут: они читали и делились впечатлениями, а в глубине, в туманной дымке где-то таились картины, показывающие, как труд способствовал успеху, а заработанные этим трудом деньги делали их свободными и независимыми.