Уже ночь. Рядом с ним — Марджи, пятнадцатилетняя работница. Он проводил ее домой после вечеринки. Она жила в этом доме, который был хуже свиного хлева. На прощание он хотел пожать ей руку. Она подставила ему губы, ожидая поцелуя, но он вовсе не собирался ее целовать. Он почему-то боялся ее. Вдруг она схватила его за руку и лихорадочно пожала ее. Он почувствовал, как ее жесткая ладонь царапнула по его мозолям, и его охватила огромная жалость к ней. В глазах у нее он прочел жажду ласки; несмотря на худенькую детскую фигурку, она мгновенно превратилась в настоящую женщину. Тогда он наклонился, снисходительно обнял ее и поцеловал в губы. Она издала легкий крик радости и прижалась к нему, как котенок. Бедный изголодавшийся ребенок! Мартин долго оставался в таком состоянии, погруженный в созерцание прошлого, и переживал те же ощущения, что и тогда, когда она прижималась к нему. Как и в тот вечер, его охватила жалость к ней. Вся эта картина из прошлого казалась ему такой серой, грязно-серой; даже моросивший дождь, покрывавший лужами тротуар, казался ему сереньким. Но тут перед ним мелькнуло другое, лучезарное видение: уже не было серой улицы, он видел только ее бледное лицо в ореоле золотистых кудрей, далекое и недоступное, как звезда.
Он взял ее книжки и поцеловал их. «Ведь она все-таки пригласила меня заходить», — подумал он. Он еще раз взглянул на свое изображение в зеркале и проговорил вслух, торжественным тоном:
— Мартин Иден, завтра ты, как встанешь, отправишься в бесплатную библиотеку и почитаешь, как нужно держать себя в обществе. Понял?
Он погасил газ, и вскоре пружины кровати заскрипели под тяжестью его тела.
— Но только надо бросить ругаться, брат Мартин, надо бросить ругаться, — вслух сказал он.
С этим он уснул, и его сны по смелому полету фантазии не уступали грезам курильщиков опиума.
Когда он проснулся утром, ему пришлось расстаться со своими розовыми сновидениями и сразу погрузиться в иную атмосферу — атмосферу трудовой жизни измученных людей. Воздух квартиры был весь пропитан запахом мыла и грязного белья, слышалась суета и брань. Не успел он выйти из комнаты, как услыхал плеск пролитой воды, вслед за которым раздался громкий возглас и резкий шлепок, которым его сестра вымещала свое раздражение на одном из своих многочисленных отпрысков. Визг ребенка точно резанул его по сердцу; он остро почувствовал всю низменность обстановки, в которой жил; самый воздух, которым он дышал, казался ему отвратительным. «Какое различие, — подумал он, — с домом Рут, где все дышит красотой и спокойствием!» Там чувствовалась жизнь духовная; здесь же господствовали лишь грубые материальные заботы.