Он рассказал ей о работе и поделился своим решением зарабатывать себе на жизнь литературным трудом, не бросая учебы. Однако его ждало разочарование: девушка не одобрила его планов.
— Видите ли, — откровенно сказала она, — писательство — это такое же ремесло, как и все прочие. Разумеется, я в этом не много смыслю, а только повторяю распространенное мнение. Ведь не можете же вы стать кузнецом, не поучившись, по крайней мере, года три этому делу, а может быть, и все пять. Писателям же платят куда больше, чем кузнецам, и поэтому множество людей, вероятно, хотели бы заняться литературным трудом, пробуют писать.
— Но почему вы не хотите допустить, что у меня есть литературные способности? — спросил Мартин, радуясь в душе тому, что научился так хорошо говорить. Воображение его быстро представило ему картину этого разговора на фоне целого ряда других картин из его прежней жизни — эпизодов, в которых проявлялось только отвратительное и грубое.
Это видение длилось всего миг, не прервав ни их разговора, ни спокойного течения мыслей Мартина. В его воображении, точно на экране, предстала картина: он сидит против этой милой, прекрасной девушки и разговаривает с ней на хорошем литературном языке в комнате, полной книг и картин, где все говорит о культуре и утонченности. Эта картина словно была освещена ярким светом, а вокруг нее, до самых краев экрана, возникали другие картины, резко контрастирующие с первой. Они изображали сцены из его жизни, а он смотрел, словно зритель, ту, которую хотел. Все эти сцены были точно во мгле или в клубах мрачного тумана, который понемногу рассеивался под лучами яркого, красного света. Он видел ковбоев у стойки кабака, пивших крепкий виски, всюду раздавались ругательства и непристойности, а сам он сидел там же с этими людьми, пил и ругался вместе с ними, или же играл в карты за столом, при свете коптящей керосиновой лампы. Один из игроков сдавал карты, и фишки со стуком падали на стол. Вдруг картина изменилась. Он увидел себя обнаженным до пояса, со сжатыми кулаками, стоящим против «рыжего ливерпульца» на баке судна «Сасквеганны»: это был день их знаменитого боя. Затем новая сцена. Мартин видит залитую кровью палубу корабля «Джон Роджерс» в то серое утро, когда экипаж поднял бунт: штурман в предсмертной агонии лежит близ люка, капитан стоит с изрыгающим дым и пламя револьвером в руке, а матросы, с перекошенными от злобы озверевшими лицами, падают вокруг, выкрикивая проклятия. И вдруг Мартин опять возвращается к первой картине — к спокойной, чистой комнате, освещенной мягким светом, где он сидит, беседуя с Рут, окруженный книгами и произведениями искусства; вот и рояль, на котором она сейчас будет играть ему. А в его ушах отзывается его собственная, вполне правильная литературная фраза: