— Кроме того, вам необходимо развить в себе разборчивость, выработать вкус, изящество, стиль.
— Я слишком дерзок, — пробормотал он.
Она улыбнулась в знак согласия и приготовилась слушать следующий рассказ.
— Не знаю, как вам понравится эта вещь, — как бы извиняясь, сказал он. — Это юмористический рассказ. Боюсь, что он немного не в моем стиле, но замысел у меня был хороший. Не обращайте внимания на мелочи. Постарайтесь уловить главное. В нем есть нечто значительное, есть правда, но очень может быть, что я не сумел передать ее.
Он начал читать и в то же время наблюдал за ней. Наконец-то ему удалось тронуть ее, подумал он. Она сидела без движения, устремив на него взгляд, затаив дыхание, забыв себя, увлеченная, ему казалось, очарованием рассказа. Он назвал его «Приключение». Это был апофеоз приключений, но не книжных, а настоящих, рассказ о грубой действительности — этом суровом повелителе, расточающем ужасные наказания и необычайные награды, вероломном и взбалмошном, требующем бесконечного терпения, тяжелых дней и ночей, одинаково наполненных трудом, сулящим либо яркую славу, либо же темный мрак могилы тем, кто переносил мучения от голода и жажды, страдания от страшной, смертельной лихорадки или укуса насекомых, тем, кто истекал кровью и потом; однако порой все эти униженные и мелочные заботы приводили к небывалому счастью и воистину царской роскоши.
Все это и еще многое другое изобразил Мартин в своей повести и надеялся, что наконец-то вывел Рут из равнодушия. Она сидела, широко раскрыв глаза; на ее бледных щеках играл румянц, и ему казалось, что к концу чтения у нее даже захватило дыхание. На самом же деле она была увлечена, но не его рассказом, а им самим. Произведение Мартина ей не особенно понравилось; зато знакомое ощущение силы, великой мощи, исходящей от него, охватило ее всю. Парадоксальность всего этого заключалась в том, что рассказ дышал той же самой мощью; именно через него Мартин изливал на нее свою силу. Но, охваченная ею, Рут не обращала внимания на способ ее проявления. Она казалась увлеченной произведением Мартина, но увлекало ее нечто иное — мысль страшная и опасная, мысль, внезапно возникшая у нее в голове. Она поймала себя на том, что задумалась о браке, — о том, чем он может быть. Это казалось ей так неожиданно, так неприлично. Барышни о таких вещах не думают. Это было не похоже на нее. Ее темперамент никогда еще не проявлялся. До сих пор она жила в волшебной стране поэзии Теннисона, не понимая даже тонких намеков этого тонкого поэта там, где он касался более низменных проявлений любви между рыцарями и королевами. Она дремала и вдруг проснулась от того, что жизнь громко постучалась к ней. Испуганный разум подсказывал ей, что нужно скорее запереть все двери и задвинуть завесы, а инстинкт убеждал ее широко раскрыть ворота и пригласить неожиданную гостью, сулившую ей счастье.