— Боже! Да ведь мы были скотами… хуже, зверями, — проговорил Мартин вслух, припоминая все подробности боя. Сила его воображения позволяла ему ясно видеть всю картину битвы, точно в кинематографе. Он был одновременно и зрителем, и участником ее. Приобретенная им за последние месяцы культура и утонченность заставляли его содрогаться, но затем настоящее словно изгладилось у него из памяти: призрак минувшего овладел им, и он вновь был тем Мартином Иденом, который, только что вернувшись из плавания, дрался с Масляной Рожей на мосту Восьмой улицы. Он ощущал боль, он силился наносить удары, обливался потом, истекал кровью и торжествовал, когда его кулаки попадали в цель.
Противники, горя ненавистью, налетали друг на друга, точно ураган, и дико кружились, стараясь обойти один другого. Минуты летели, а в обоих враждебных станах царило молчание. Никогда еще присутствующие не видели такого свирепого боя — им стало страшно. Боровшиеся выказывали себя еще худшими зверями, чем они сами. Когда несколько утих первый пыл, свойственный молодым, здоровым борцам, никто еще не одержал верха. Мартин даже услыхал чье-то замечание: это бой вничью.
Затем, после нескольких ловких приемов противника, он почувствовал, что тот хватил его по щеке и глубоко рассек ее; такая рана не могла быть нанесена голым кулаком. Послышался удивленный ропот. Лицо Мартина было залито кровью, но он не подал виду, только стал действовать крайне осторожно: ему хорошо были известны низость и вероломство тех людей, среди которых он жил. Он ждал и наблюдал: наконец, он сделал вид, что хочет броситься на противника, но сразу же остановился, увидев, как в руке у того сверкнуло что-то металлическое.
— Руки вверх! — закричал он. — У тебя кастет, ты меня ударил им.
Товарищи бойцов подошли к месту боя, ропотом выражая свое возмущение. Еще секунда, и началась бы общая свалка, и Мартину не удалось самому отомстить врагу. Он был вне себя.
— Эй, вы, там, подальше отсюда! — хриплым голосом закричал он. — Поняли? Поняли, скажите мне?
Они отошли от него. Они сами были зверьми, но он превзошел всех; он внушал им ужас и подчинял их своей воле.
— Сейчас дерусь я! — объявил Мартин. — Никто не смеет вмешиваться. Подай сюда кастет!
Масляная Рожа, отрезвленный и немного испуганный, отдал коварное оружие.
— Это ты ему передал, Рыжий! — сказал Мартин, швырнув кастет в реку. — Я видел, как ты к нему подбирался, и удивлялся, что ты такое надумал. Посмей только еще раз выкинуть такую штуку — и я тебя изобью до смерти. Понял?
Битва продолжалась. Борцы изнемогали, но, даже изнемогая от неимоверных, нечеловеческих усилий, наносили друг другу удары, пока их кровожадные товарищи, успевшие насытиться зрелищем, не стали умолять их перестать. Масляная Рожа, полумертвый, еле стоявший на ногах, потерявший человеческий облик, остановился в нерешительности, но Мартин накинулся на него и вновь принялся колотить.