Когда он в последний раз затянулся сигаретой, прежде чем раздеться и принять душ, зазвонил телефон. Наверное, Фокко. А может быть, Фьоре. Часы на руке показывали почти час ночи. Торопливый голос — ни Фокко и ни Фьоре — очень быстро сказал: «Ты еще пожалеешь, сволочь». Несмотря на раздавшиеся гудки, Ласснер, как и в первый раз, медлил положить трубку, будто ждал новых угроз. В следующую секунду он как был, без пиджака, выскочил на лестницу — лифт вызывать не стал — и выбежал под аркады. Кафе закрыто. А когда он возвращался, оно было закрыто? Да, конечно. Оно закрывается около одиннадцати. На мостовой — никого. В глубине улицы клубился туман. От холода у него перехватило дыхание. Он вспомнило телефонной будке. Побежал туда. Кабина была пуста. Подумал: «Веду себя как идиот», но ему все равно хотелось кого то ударить, кому-то причинить боль. Запыхавшись, он вглядывался в окутанные мглой фасады домов, будто враг прятался где-то там. Снова упрекнул себя в том, что потерял самообладание, а ведь те, кто следит за ним, очень изобретательны. Им, например, известно, что он был в полиции, они часами следили за ним, ждали его возвращения… Дрожа от холода, Ласснер поднялся к себе. Чтобы успокоиться, закурил. Подумал, что Скабиа, перед тем как убить, так же выслеживали и тот испытывал такое же чувство полного одиночества и беспомощности человека, затравленного невидимым врагом. В действиях каждого террориста несомненно есть доля садизма! Он вспомнил одно особенно жестокое убийство, совершенное не то бандой «Прима линеа», не то «Вооруженными командами», и ликующий тон заявления, в котором террористы взяли ответственность за преступление на себя.
Элен перешла через мост Риальто и не устояла перед соблазном зайти на центральную почту, находившуюся напротив. Элен колебалась, опасаясь получить известия, которые бы испортили ей радостное настроение, не покидавшее ее со вчерашнего дня. Она почти не замечала того, что ее окружает: суеты рынка, движения лодок на канале, ярких лучей солнца, пробивающихся сквозь очень белые, похожие на взбитые сливки, облака.
Ей выдали открытку и письмо. Открытка (с видом Ниццы) была от школьной подруги, письмо — от Андре.
Она не стала сразу распечатывать его, торопливо вышла, немного походила по переулкам. Все ее существо мгновенно пробудилось от счастливого сна. Какая-то девочка, за которой гналась подружка, ткнулась с разбегу ей в колени, потом, смеясь, убежала. «Зачем обманывать себя?» — думала Элен. Она ведь знала, что Андре не оставит ее в покое. Необходимо было подавить тревогу, обуздать воображение, отогнать от себя ощущение, будто она стоит на краю пропасти.