«Что же произошло? И как быть дальше?» — пытался Илья Томов восстановить в памяти весь ход событий и сделать какие-то выводы, но возникавшие мысли то и дело уводили его в сторону от главного. Он отчетливо вспомнил подпольное собрание в доме кузнеца на окраине, около известной во всем Бухаресте казенной бойни. В тот вечер механик Захария Илиеску говорил о русских революционерах, и Томову особенно запомнился рассказ об одном из них. Его тоже били, пытали, а он, истерзанный, объявил голодовку. «…И выстоял!» — подумал Илья. Мысли его обратились к товарищам по подполью. «Знают ли они, что со мной стряслось, и как отнесется к этому Захария Илиеску?» Потом он вспомнил родной дом. Хотел представить себе, как истолкуют в Болграде, небольшом городке на юге Бессарабии, весть об его аресте… «А что я говорил? Босяк рано или поздно попадет в острог!» — будет злорадствовать бывший хозяин Томова, господин Гаснер. «Поехал учиться на авиатора, а угодил за решетку префектуры…» — скажут бывшие соученики Ильи по лицею.
Невероятная злоба охватила Томова. Он понимал, что матери теперь прохода не дадут на улице. Со всех сторон только и будут кивать в ее сторону да шептать: «Слыхали? Посадили! Ну конечно, наломал дров, сигуранца и арестовала… Уже в каталажку заточили!»
Лязг ключей, звон железного засова прервал поток мыслей. Скрипнула дверь, и тусклая полоса света упала на пол, скользнула по стенам. Томов успел заметить, что лежит на бетонном полу, что в камере нет ни единого окна. Сверху послышался хриплый голос:
— Вставай! Выходи…
В дверях, к которым вела короткая лестница, стоял полицейский.
— Вставай, слышь?! — грозно повторил он и перешагнул через порог.
Томов приподнялся, но встать не смог. Закружилась голова, боль обожгла все тело, и, обессиленный, он снова свалился на пол.
Полицейский тотчас же спустился по ступенькам и, извергая поток ругательств, схватил Томова за локоть, рванул вверх и потащил к выходу. С трудом добрели они до уборной. Здесь полицейский мастерски запустил заскорузлую ручищу в шевелюру арестованного и резким движением сунул его голову под струю ледяной воды. Озноб пробежал по телу, еще сильнее заболели раны на лице, но в то же время Илья почувствовал некоторое облегчение: уменьшилось головокружение.
После короткой процедуры «приведения в порядок» полицейский повел Томова по узкому, казавшемуся бесконечно длинным коридору. Наконец они миновали еще какое-то затемненное помещение и вошли в уже знакомый Илье «кабинет». Здесь были те же чины полиции, которые днем арестовали его, а потом вели допрос. Высокий, с болезненным лицом пожилой комиссар, сидя на стуле, рылся в железном шкафу; второй — подкомиссар, приземистый, с прилизанными на пробор черными как смоль волосами, ерзал на подоконнике замурованного окна. Он глубоко, с наслаждением затягивался сигаретой в позолоченном мундштуке и искоса свирепо поглядывал на арестованного.