Так говорили люди, собравшиеся во дворе. Слушая их, Хаим задумался: «Майкл… Мальчик Моли… Несчастный музыкант… Не слишком ли много смертей?»
Хаим чувствовал, что есть какая-то общая причина, породившая все эти столь различные по обстоятельствам трагедии, есть какая-то связь между ними. Но как разгадать ее до конца?
А люди потихоньку разговаривали, сочувствуя, вздыхали. Хлопнув калиткой, во двор вошла Нуцина теща и тут же воинственно, словно после сражения возвращалась с победой, трескучим голосом возвестила:
— Ну! Так я вас спрашиваю, кто был прав: я или не я? Он таки удавился от позора за свою мамочку!.. А вы думали?!
Оказалось, что по пути домой старуха успела расспросить повстречавшегося ей чернявого мальчугана-сабра, заводилу местных ребят. Он готовился стать «йешивэ-бухэром» — набожным парнем, учеником специальной талмудической школы — и поэтому досаждал всем соседям за малейшие отклонения от норм религиозного поведения. Это он выследил, куда по вечерам ходила Моля, он оповестил всю детвору о том, что она проводит ночи в притоне, он мучил сынишку Моли, обзывая его мать последними словами. Чернявый клялся, что говорит правду.
«Я сам подслушал однажды, как мой старший брат — он работает шофером такси — рассказывал своему приятелю, что зашел в один бейт-зонат… Это же дом терпимости! — брызгая слюной, сыпал скороговоркой чернявый мальчуган. — И там он увидел твою маму. Это в Тель-Авиве. Около порта. В самом конце большой улицы Лассаль-швейсс… Недалеко от Иарден-отеля, где старая синагога!.. А хочешь, я даже скажу тебе, как мужчины зовут твою маму? «Сильва»! И еще знаю, что платят ей за ночь десять фунтов… Клянусь богу жизнью, что я не вру! Я уже ходил туда смотреть. Там много таких женщин. Они все ходят знаешь как? Как на пляже! Если не веришь, могу сходить с тобой, когда твоя мама уйдет вечером из дома! Убедишься сам, Хай-Адонай!»
Нуцина теща торжествовала.
— И он таки убедился!.. Так убедился, что проклял свою дорогую мамочку и удавился…
— Ой-ой-ой-ой! Ну что вы говорите? Зачем?! Вы же знаете, что мальчик оставил матери письмецо! И какое это хорошее письмецо! — прервала старуху заглянувшая вслед за ней во двор соседка. — Он же написал, что ни в чем не винит мать, понимает, как много нужно было денег на лечение отца, и что только ради его спасения она пожертвовала своей честью и своим здоровьем… Он просил прощения у нее за свой поступок, за то, что не смог пережить такое несчастье… А вы говорите, будто он проклял свою мать! Неправда это! К чему наговаривать?
Нуцина теща попыталась и это предсмертное письмо истолковать на свой лад. Снова началась перепалка, но Хаим не стал слушать. Он отошел в сторону. Ему было нестерпимо стыдно за Нуцину тещу, горько и обидно за Молю и до боли в сердце жаль погибшего мальчика. Увидев в дверях своей времянки встревоженную Ойю, он метнулся к Нуци Ионасу и испуганно признался: