На четвертом уроке я увидел папу в коридоре. Уборщица показала ему, где у нас английский. Папа то и дело мелькал в дверях класса — прохаживался туда-сюда, зажав под мышкой портфель. Я пригнулся — только бы не заметил! Мой вечно обкуренный одноклассник Брэндон перегнулся ко мне:
— Что за дядька? Спорим, он из ФБР или чего похуже!
— Да нет, — пробурчал я. И искренне пожалел, что папа не в ФБР работает.
Прозвенел звонок. Я вышел в коридор и услышал:
— Бери свои манатки. Пошли к учителю.
— Пап, пап, а может, лучше после уроков? Ну зачем к нему подходить сейчас, уроки же еще не кончились!
— Спокойно, сын, я ему ничего не сделаю, только поговорю. Или ты думаешь, я ему башку оторву и в глотку насру?.. Если, конечно, он сам на рожон не полезет.
Мы направились к коттеджу на окраине школьного городка, где проходили уроки алгебры. Ученики уже собирались. Наш суровый математик сидел за своим столом. Он был вылитый Дастин Хоффман, только кожа у него была желто-бурая, как старые газеты. Папа ворвался в класс, как торпеда, и направился прямо к учителю. Я замешкался, притаился.
— Вы учитель математики? — рявкнул папа.
Математик сердито вскинул голову:
— Да, это я. Чем могу помочь?
Ребята — их собралось уже человек десять — навострили уши.
— Вон там в коридоре мой сын. Ваш ученик, — объявил папа.
Я попятился к выходу, юркнул за какое-то укрытие — даже не сознавал, за какое.
— Джастин, иди сюда. Где ты застрял?
Я вышел из-за дерева — ага, значит, я за деревом спрятался — поднялся на крыльцо, вошел в коттедж.
— Итак, вы хотите отчислить моего сына за неуспеваемость. Отлично: ставьте ему колы и двойки, если он не заслуживает ничего большего. Но я позанимался с ним алгеброй — он даже базовых понятий не знает и говорит, что вы их никогда не объясняли, — сказал папа.
— Это курс повышенной сложности. Если кто-то не тянет, пусть переходит в группу, которая лучше соответствует его уровню. По этой программе я уже двенадцать лет преподаю, — возразил математик.
— А мне начхать, сколько лет вы преподаете! Он мне сказал, что все эти ребята завалили контрольную и все теперь считают себя дураками, — сказал папа и указал на моих соучеников, которые по большей части даже не подозревали, что сомневаются в своем интеллекте. — Вот это мне уже не нравится, — продолжал папа.
Наверно, в этот момент математик понял, что имеет дело не с типичным разгневанным папашей, а с человеком, который ставит его в идиотское положение перед классом. Он попросил папу переговорить с ним на улице. Когда они вышли наружу, я юркнул в класс. Почти все места были уже заняты. Одноклассники, точно сговорившись, таращились на меня. Я уселся за свой обычный стол, уставился в пол. Через каждые десять-пятнадцать секунд из-за окна доносились обрывки беседы.