не про вашу честь
Рубашов медленно подошел к окну. Ему представился этот поручик с офицерскими усиками и моноклем к глазу - глаз был водянистый, веко воспаленное; поручик смотрел на беленую стену, разделявшую узников, и глупо ухмылялся. Что творилось у него в голове? Возможно, он думал: "Что получил?" И еще: "А сколько моих друзей получили от тебя свинцовую пулю?" Рубашов глянул на массивную стену; он чувствовал - там, за этой стеной, лицом к нему стоит офицер, он почти ощущал его дыхание... Сколько офицеров убил Рубашов? Он уже не мог как следует вспомнить. Это ведь было давным-давно, во время Гражданской войны... Так сколько? Десятков восемь, а может, и сотню. Тогда-то он был абсолютно прав - не то что в этой истории с Рихардом, - он и сейчас поступил бы так же. Даже если бы заранее знал, что потом Революцию оседлает Первый? Да, даже и тогда - так же.
С тобой, - Рубашов посмотрел на стену, за которой стоял Четыреста второй и, возможно, лениво пускал в нее дым, - с тобой я давно расплатился. Сполна. Тут мои расчета оплачены Революцией... Ну, что тебе снова неймется?"
В камере опять раздавалось постукивание. Рубашов подошел поближе к койке,
...сылаю курево,
разобрал он. Потом сосед забарабанил в дверь.
Рубашов замер, затаил дыхание. Через несколько минут послышалось шарканье - к соседней камере подходил надзиратель. Но он не стал открывать дверь.
- Чего надо? - спросил он в очко.
Ответа Рубашов уловить не смог, хотя ему очень хотеэсь узнать, какой голос у Четыреста второго. Зато он услышал голос надзирателя - тот проговорил намеренно громко:
- Не положено.
Опять недолгая тишина - и скрипучий голос:
- Я подам рапорт, что вы оскорбляли при исполнении обязанностей. Потом - глохнущее шарканье валенок.
Немного погодя офицер простучал:
они вам устроили особую бдительность
Рубашов не стал отвечать соседу. Ощущая сосущую тоску по куреву, он принялся мерять шагами камеру. Четыреста второй проявил благородство. "Но я и сейчас поступил бы так же, - сказал Рубашов самому себе. - Тогда я был абсолютно прав. А может, я не расплатился и с ним? Может, приходится платить по счетам, даже если ты абсолютно прав?"
Сосущая жажда никотина усилилась, в висках тяжело стучала кровь; Рубашов беспокойно шагал по камере, и вскоре его губы начали шевелиться.
Наступает ли расплата за правое дело? Он был уверен в своей правоте эту уверенность утверждал в нем разум, есть ли на свете иное мерило?
А может, по тому, иному мерилу именно уверенность в своей правоте заставляет человека расплачиваться вдвойне - за себя и за тех, кто не знал, что творит?