Тут вошел отец и сказал, чтобы мы поскорее одевались.
* * *
Во время блокады Кировский театр был разрушен. Теперь трудно поверить, что он стоял с выбитыми окнами и провалившейся крышей. Он стал такой же, как прежде — красивый снаружи, уютный внутри, голубой с золотом, праздничный.
И публика, заполнившая театр, была тоже веселая, нарядная, праздничная…
К отцу и маме подходили знакомые. Одни удивлялись, когда узнавали, что я ее сын, другие говорили, что я очень вырос и меня не узнать. Они видели меня до войны. Отец любил оперу, особенно «Пиковую даму», и слушал ее с упоением. А Фрол все подталкивал меня локтем и убеждал, что сегодня Герман вытащит не даму, туза. И выиграет большущий куш (Я вспомнил, как Фрол еще в Нахимовском мне рассказывал, что до войны в Севастополе видел в кино «Чапаева», где не Чапаев, а Петька погиб, а Чапаев выплыл). Но Герману пропели: «Ваша дама бита…» — «Какая дама?» — «Та, что у вас в руках, дама пик». Герман сошел с ума, зарезался и потом долго раскланивался перед отчаянно визжавшими, готовыми перескочить через оркестр на сцену девчонками.
Мы пошли в Эрмитаж. Конечно, весь Эрмитаж осмотреть в один день невозможно:
— Сюда придешь двадцать раз, и то всего не осмотришь, — вздохнул Фрол.
Отец и Русьев повели нас в залы Рубенса и Ван-Дейка. Мама рассказывала, что Рубенс был не только художником; он с увлечением занимался филологией и археологией, изучал античную литературу, был дипломатом.
— А ведь Николай Николаевич был прав насчет расширения горизонта, — оказал мне на ухо Фрол.
— Не горизонта, а кругозора.
— Ну, это все одно. Ты знал, в каком веке жил Рубенс?
От «Охоты на львов», «Пира у Симона фарисея», «Сусанны и старцев» мы перешли в зал Рембрандта, где глаза стариков и старух смотрели с темных портретов совсем как живые.
— А как же все это сохранилось во время блокады, Юрий Никитич? — спросил Фрол, когда мы спускались по лестнице.
— Все сокровища были вывезены.
— Вот «у нас в Севастополе черноморцы под бомбежкой грузили на корабли панораму. Забыл, кто ее писал…
— Рубо, — подсказал Русьев приемному сыну.
— Вот, вот, Рубо! И увезли на Кавказ. Теперь, говорят, ее восстанавливают.
— Да. Строят новое здание, и художники реставрируют полотно.
* * *
На другой день возле решетки Летнего сада я встретил Бобку Алехина. Мы сидели с ним в школе на одной парте. Теперь это был круглолицый нахимовец с темным пушком над губой.
— Никита! Ты тоже нахимовец? — удивился Борис.
— Да, я окончил Тбилисское.
— А я — Ленинградское. Видишь, за рекой голубое здание с башнями? И рядом «Аврора». Навек на приколе! Идем-ка ко мне! Я — один, батя нынче в Либаве. Пойдем, пойдем! Я тут рядом живу.