На корабле паруса уживались рядом с телефоном, огромное старинное рулевое колесо — с радиопеленгатором. В кубрике, заменявшем клуб, мы нашли радиолу. Повсюду, куда не проникал дневной свет, ярко горело электричество. В далеком прошлом на таких кораблях все палубы, каюты и кубрики освещались тусклыми фонарями.
Вскоре все было осмотрено. Мы появились на палубе как раз вовремя, потому что боцман закричал таким голосом, что и мертвый вскочил бы:
«По местам стоять, на якорь становиться!»
* * *
На другое утро одни — неуклюже, другие — с относительной легкостью перебирались с одного борта на другой по вантам бизани. Я старался не смотреть вниз и облегченно вздохнул, очутившись в конце концов на палубе. Боцман громовым голосом хвалил храбрецов, подбадривал трусивших. Фрол как бы случайно очутился рядом с Платоном, готовый ему протянуть руку помощи, а потом умудрился залезть выше всех; боцман приказал ему немедленно слезть и в другой раз «наперед батьки в пекло не лезть».
— Страшно? — спросил я Бубенцова, когда мы закончили эту своеобразную физзарядку.
— А ты как думаешь?
— Ничего, ничего, привыкнете, — подбодрил Пылаев. — Поглядите-ка на Платона — орел!
И Платон расцвел от неожиданной похвалы.
Пронзительный свист боцманской дудки звал на приборку. Удивлению Бубенцова и Серегина не было границ. Мыть и скоблить сверкающую палубу? Зачем?
— А затем, чтоб она была еще чище, — пояснил Гриша, вооружаясь скребком и шваброй и засучивая рабочие брюки.
Многие не знали, с чего начать. Тогда острые усы боцмана встали торчком.
— На колени становись, на колени! Работать ручками, ручками, а не ножками!
Но вот палуба была окачена, грязная вода стекла за борт. Слонов заставил нас драить медяшку; проверяя блеск, дышал на поручни трапов, в которые можно было смотреться, как в зеркало, протирал тряпкой и удовлетворенно говорил: «Хорошо».
— А боцман придерживается нахимовских правил, — сказал Фрол, когда Слонов вручил ему ведерко с краской и приказал закрасить ссадину на фальшборте, — помнишь, Нахимов говорил: «Праздность недопустима»?
Увидев подходившего Слонова, он принялся усердно втирать краску в борт. Боцман внимательно осмотрел работу Фрола, потом повернулся ко мне. Я получил приказание:
— Пойдите в кубрик, выкрасьте подволок.
Чтобы достать до подволока, пришлось стать акробатом, и я весь забрызгался масляной краской, вспотел и упарился, но подволок был все же выкрашен. Боцман, задрав голову, минут пять исследовал его. Наконец, он одобрил работу и приказал идти мыться. Баня на «Севере» была тесная, но душ хорош. Едва я успел одеться, горн весело позвал на обед. Я застал товарищей в кубрике за подвесным, чуть раскачивающимся столом.