Прочитав эти строки, я не обратила на них особого внимания. Жизнь в Париже была такой безмятежной. Мы устраивали приемы, собирая у себя талантливых и умных людей. Они говорили больше об искусстве, чем о политике, но я заметила, что последняя начинала все чаще закрадываться в наши диспуты.
Николь была полностью удовлетворена своей жизнью. Если время от времени она и заводила с кем-нибудь интрижку, по-настоящему серьезных отношений при этом не возникало. Я ее ни о чем не спрашивала, а она мне ничего не рассказывала. Полагаю, она всегда отдавала себе отчет в том, что я не в состоянии полностью избавиться от англо-саксонской респектабельности, как она называла эту черту характера, и потому старалась щадить мои чувства.
У меня тоже хватало поклонников. Я никогда не была красавицей, но живя столько лет с Николь, кое-чему у нее научилась, и в первую очередь спокойствию и равновесию.
Мне нравился кое-кто из поклонников, но на интимные отношения я была неспособна. При первых признаках сближения я внутренне сжималась, и передо мной вновь и вновь возникало похотливо ухмыляющееся лицо насильника. С годами оно все более походило на химеру с фасада собора.
Мои работы пользовались неизменным успехом. Коллисоновская миниатюра в Париже считалась непременным атрибутом высокого социального статуса. Что же касается моего пола, то в соответствии с изменчивым характером моды он из недостатка превратился в достоинство.
Мы все были счастливы. Я наняла для Кендала няню-гувернантку, так как не могла требовать от Николь, чтобы она гуляла с ним каждый день. Впрочем, время от времени они с большим удовольствием отправлялись на совместную прогулку. А няня, Жанна Колле, оказалась прекрасной женщиной, доброй, но в то же время строгой. Это было как раз то, что нужно Кендалу, и он сразу же привязался к ней.
Кендал был очаровательным ребенком. Временами он шалил, как и большинство детей, но его проказы никогда не бывали жестокими. Пытливый ум зачастую проявлялся в порче некоторых вещей, но моим сыном никогда не руководило желание навредить.
Как матери, он казался мне идеальным ребенком, но, однако же, и другие люди влюблялись в него с первого взгляда. Куда бы мы ни приходили, он везде оказывался в центре внимания. Даже суровый консьерж расплывался в улыбке, когда Кендал проходил мимо, направляясь на прогулку. Возвращаясь, он всегда вбегал ко мне в комнату и взахлеб рассказывал о людях, с которыми познакомился в саду. Его речь была очаровательной смесью французского и английского, и, возможно, это тоже добавляло ему определенного шарма.