Светлейший ещё понукал и стращал баронов, гоняя курьеров из Риги в Митаву, когда следующее послание императрицы легло перед ним. Удар сокрушающий нанесла матушка. Не советы, не уговоры и назидания — строжайший приказ.
Девятнадцатым июля помечен рескрипт — чёрная дата в судьбе князя, поражение едва ли не тяжелейшее. Корона герцога, к которой он, казалось, уже прикоснулся, уже примерял, — неужели она потеряна? Достанется другому… Привиделся Мориц, провожающий его с улыбкой презрения, торжества.
— Поплачешь у меня, паскуда!
Горохов мог бы напомнить светлейшему, что шансы саксонца ничтожны, ему скорее всего предстоит фиаско. — И тем самым утишить ярость. Нет, преданный оруженосец воспылал тем же негодованием. Уехать, но сперва отомстить… Вдвоём, наперебой, начали изобретать наказания — изощрённые и неосуществимые. Хоть и незаконный сын, но ведь королевский, союзника Августа…
— Выведем его на границу, Горошек, и адью, дуй, не оглядывайся! Пинка хорошего бы дать…
Резиденция Морица — на окраине замкового парка, двухэтажный особняк, обнесённый высокой каменной оградой, — охраняется денно и нощно часовыми. Визиты к невесте претендент совершает пешком или в портшезе, слуг при нём двое, вооружённых пистолетами и шпагами. Если устроить засаду в зарослях, у дороги, навалиться дружно, — опомниться не успеет.
— Пойди, Горошек, прикинь!
Парк открыт для всех и редко бывает безлюден. Немцы аккуратны, чертовски аккуратны, нету чащоб, бурелома, негде спрятаться. Зря шатался там адъютант, переодетый бюргером. Тьфу, будто языком вылизано!
— Шуметь — так на весь кирхшпиль, — решил светлейший. — Запомнит нас Митава.
Драгуны обучены драться и спешившись, есть и пехота, несколько сот солдат, против саксонца и его наймитов. Сколько их? Человек шестьдесят-семьдесят, не больше. Правда, позиция у них на возвышенности, в зданиях, выгодная. Допустят ли до штурма? Фельдмаршал, распоряжаясь, ворчал досадливо:
— Белый флаг выкинут, бродяги.
Но Мориц каким-то образом узнал, что его противник презрел политесы и взялся за оружие. Друзья-бароны помогли, пополнив маленький гарнизон. Светлейшему докладывали об этом, он отмахивался, ибо переставал рассуждать здраво, жил и действовал в лихорадочном, злом, ослепляющем возбуждении. Начал трезветь, лишь когда солдаты его, сунувшиеся к ограде, оказались под шквалом пуль.
Отступили с потерями. Горохов прибежал, держа продырявленную шляпу. Обомлел, увидев глаза патрона, налитые бешенством.
— Артиллерию надо…
Безумным показался князь в тот миг, потому и нашёл Горошек мужество возразить.