— Подобно Пенелопе ждала Дарья своего Одиссея, возлюбленного супруга Александра, которого труды и сражения надолго отвлекали от мирного очага.
Про Марию, прекрасную юную нимфу, сказал, что бог Гименей взял её под особое покровительство. Царственно суждено сиять принцессе, как, впрочем, и восхитительной младшей сестре её. Сладко щурился Рабутин, протягивая бокал второму в гистории великому Александру, стратегу и благодетелю русских.
Цесарь о готовящемся обручении извещён и, по словам посла, весьма доволен.
Угощение для детей в, зимнем саду. К шести часам, когда в зале гремел полонез, пожаловали Петруша с Натальей. Музыку дробила пушечная пальба с набережной. «Погода была ясная и тёплая», сумерки запаздывали, но, едва загустев, взорвались — забушевал, фейерверк. На крыше дома зажглось:
«Виват великой княгине Дарье».
Жена князя имперского, но титул кое-кого ошеломил. Великая… По здешним меркам, слишком высоко. Монарший титул… Данилыч распорядился, мастера огня исполнили. Буквы сажённые, полыхают ярко, всей столице видны.
Нате, завистники!
Царевичу привольно, занятно у светлейшего. Бывает запросто, без зова, всегда с Натальей, в отроческом неведении. Данилыч озабоченно твердит:
— Чур, не проговориться!
Жених, невеста — эти слова ведь жгут язык, особенно женский. Царица жива, завещание в тайнике. Разглашать последнюю волю её — преступление. Правда, шепчутся многие: видать же, как обхаживают наследника. Взад-вперёд катается через Неву. Лошадей его распрягают, чистят, кормят отборным овсом, санный возок красят, чинят. Гадают горожане:
— Неужто оженят!
— Одна дорога — к губернатору. Присушили…
— Не по себе Меншиков дерево ломит.
— Отчего?
— Царская кровь… Не ровня Меншикову.
— А род царский от кого пошёл? От мужика… От такого же пня, как ты.
— Не-е… Цари от царей.
Петруша, едучи мимо, достаёт медяки из бисерного кошелька, бросает зевакам.
— Хочу, — сказал он князю, — чтобы меня окружали счастливые подданные.
— Похвально, — ответил Данилыч. — Авось получится у вас… Если будете хорошо учиться. Вы ленитесь вычислять. Напрасно, наука о числах есть главнейшая. Господин Гольдбах вас приохотит. Он умнейший в Европе математик.
— Не люблю цифры.
— Без них нельзя. Господин Гольдбах вам понравится, он был в разных странах.
— Он метко стреляет?
Тьфу, заладил… Потянет ведь академика в лес, на зайцев. Увлечение чрезмерное. Ванька Долгорукий сбивает, помоги Бог отлучить бездельника. Ещё в пьянство малого совратит. Подальше бы от Долгоруких…
Математик артачился — недостоин-де такой чести. Данилыч набавлял жалованье, улещал, сама царица просить велела. Запомнила Гольдбаха, потрясена его новогодней речью во дворце. «Чудо! — восклицал он. — Науки ныне цветут на севере, солнце для них — мудрая щедрость государыни». Данилыч посылал уговаривать Остермана, Блументроста. Положили две тысячи рублей в год с казённой квартирой и отоплением. Скупиться грешно — воспитываем будущего монарха.