Ментор цедит слова раздражающе спокойно. Учеником доволен, Гольдбах тоже не жалуется. Его величество восприимчив. Иногда бывает рассеян.
— Приятеля своего забыл?
— Нет… К сожалению…
Смутился притворщик.
— За язык тебя тянуть? — вспылил светлейший. — Долгоруковы скулят небось.
— Обращались ко мне, — ответил ментор сдержанно. — Я хотел доложить вам. Его величество настаивает, и Долгоруковы… в ажитации.
Обиделся, перешёл на «вы».
— Сам-то что посоветуешь?
— Затрудняюсь. Это есть ваша компетенция.
В кусты шмыгнул. Экая гнусная манера! Пошто не сказал сразу? Благополучие мнимое на поверку. Беда, если вернётся Ванька.
— Я внушал его величеству, — слышит князь. — Он говорит, что взрослые жестоки. Доброта похвальное качество, хотя в данном случае она чрезмерна. Задатки у него прекрасные, и при надлежащем развитии… Вот что он написал сестре.
Остерман засопел, порылся в правом кармане, из левого вытащил листок синеватой ломкой бумаги.
— «Богу угодно было призвать меня на престол в юных летах. Моей первой заботой будет приобресть славу доброго государя. Хочу управлять богобоязненно и справедливо. Желаю оказывать покровительство бедным, облегчать всех страждущих, выслушивать невинно преследуемых, когда они станут прибегать ко мне, и по примеру римского императора Веспасиана никого не отпускать от себя с печальным лицом». Вот, — ментор выдавил улыбку, — убедитесь! Благородный характер.
— Сестре написал?
— Да, совершенно самостоятельно.
Врёт, поди … С Натальей коришпонденция? Чего ради, они всегда вместе.
— Грамотка складная.
— Ни одной ошибки, — восхищается ментор, словно не уловив иронии. — Я рекомендовал бы его величеству прочитать публично. С вашего согласия…
Что ж, пускай читает.
Но Ванька, Ванька… Ах, милосердие! Глупое оно, злом оборачивается. Как поступить?
Вот морока больному…
Царь нарезвился всласть, предстал исхлёстанный ветками, с кровавой царапиной на щеке, к тому же укушенный слепнём. Играли с Сашкой в разбойников. Отрок сообщил об этом с неостывшим азартом, князь оборвал его. Умолк, надувшись.
— Вы уже не дитя, ваше величество. Пишете куда как хорошо, — и он поднёс цидулу к самому носу Петра. — А я вот в печали из-за вас.
— Отчего?
— Иван вам не компания. Толковали же…
Отрок топнул ножкой, обронив с башмака слякоть, хмуро сбычился.
— Я простил его.
Упрямец растёт. Снова резнуло сходство с Алексеем. Неужто весь в отца-изменника? Видать, не переломишь… И Долгоруковы наседают, откажешь — наживёшь врагов смертельных. Пожалуй, политично будет уступить, только не сразу.
— Решаем покамест мы, — произнёс светлейший. — Я и воспитатель ваш. Имейте ришпект!