Портрет, помещённый здесь, писан в Голландии, латы на молодом царе тяжелы, нелепы — заартачился художник, противна была этикету рубаха плотника в пятнах смолы. И видятся светлейшему другие рубахи, взлохмаченные головы, ватага отчаянных русских и он сам. Весело жили, дружно, одной семьёй.
Куда это делось?
Снял пешку, сжал её в горсти, соприкасаясь с ушедшим и неразлучным.
Рассуди, государь!
Ошибётся твоя супруга. Неужели дозволено будет Пашке язвить, интриговать, порочить? Возрадуются Долгорукие, Голицыны, напустят ревизоров. Числили долгов на миллион, рыщут, слыхать, насчитали уже полтора. Множится у них в глазах.
Опять вызовут на допрос? Опять начнут теребить — подай да подай оправданье, да чтоб по всей форме. Где их взять? Великий государь расписок не требовал.
Его воля была — сотворить из пирожника князя. Божье — Богови, кесарево — кесарю, князю — княжеское. Или в рубище, в лаптях оставить его?
Если бы вещи могли говорить… Вот перстень — немой свидетель… Светлейший хорошо помнит, как достался. Ночь во взятом Азове, груда трофеев на полотне, луна обливает сияньем оружье, отягощённое золотом, серебром, самоцветами, женскую рухлядь. Царь равнодушен. Это кольцо с изумрудом надел на палец самолично. Ослепил камень, немотой сковал.
— Из моей доли, — сказал царь, желая ободрить, засмеялся, обнял денщика.
Куда деть? Колюч, рвёт испод рукава, задевает. Завернул денщик в тряпицу сказочное богатство, спрятал в сумку. Первый офицерский градус, дворянство воодушевили больше.
А потом… По существу, из доли царя, презревшего роскошь, возник сей дом на Васильевском острове. Отколотил фатер, увидев голландские изразцы, поменявшие адрес, а когда камрат, угрызаясь, оклеил покои бумажными шпалерами, учинён был ему разнос. Негоже прибедняться. Царя, вишь, простота не унижает, ему можно, а пирожнику бывшему нельзя.
Забыть пирожника…
Казна государства была камрату открыта. На нём Петербург. Крайнее шло поспешанье. При всём том — по воле царя обзавёлся губернатор сиими хоромами. Разве его одного и фамилию его ублажают? Так нет — зданье это публичное — контора губернатора и прибавленье к царским дворцам, зимнему и летнему, в коих за теснотой никакого чрезвычайного собранья не созвать.
Но злобствующих не остудишь. Что Васька Долгорукий, что Пётр Голицын — аспиды оба. Уже десять лет, как строчат перья в следственной канцелярии, царапают бумагу, царапают душу.
— Из шведского обоза сколько взято?
Полтавский бой на картине — глянул князь, и снова мытарят его ревизоры. Сдаётся, вломились и сюда, в Ореховую. Чего ещё спросят? Откуда зеркало в янтарной раме? Откуда комод?