«Симонов» приходит утром. «Демьян Бедный» отходит утром. «Демьян»… Не мешало бы проконтролировать, как там и что. У Перельмана долго никто не снимал трубку. Наконец отозвались:
– Тель-Авив на проводе! Вас-с-слуш-шьют!
– Лев! Бояров. Ты как?
– Я в пл-лном пр-рядке. А кто говорит?
– Бояров, Бояров! Ты что, надрался на радостях?!
– Бояров. Дворянов. Смердов… – глубокомысленно проговорил Лев. – Очь пр’ятно. Никого нет дома. Все выехали. Вы тльк пымите м-мня прально. Выехали все. Кто куда. А я нет. Шир-рка стр-рна моя р-р-родная! Слыш-ш-шь, какое чистое эр?! Р-р-р! Стр-р-рана. Р-р-родина!
– Лев!!! Не валяй дурака! Напился и напился. Ты звонил?! Я тебя спрашиваю?!!
– Вот как раз зв-в-вню. Кто у аппар-р-рата?!
Дверь он открывал мучительно, на автопилоте, путаясь в количестве замков и в очередности их отмыкания. Почти отчаялся, заголосил изнутри:
– Выпустите меня! Заперли! Выпустите меня! Сейчас же! Я свб’ный гражданин!
– Лев! Сначала нижний на два оборота влево… – я руководил его бестолковыми действиями сквозь дверь, стараясь не ошибиться, вызывая в памяти как можно более четкую картинку: замок внизу, еще ригельный на уровне груди, еще один под ним, еще засов. Я не пожарный грузовик, мне с кондачка ТАКУЮ дверь не выбить. Но что же Лев?!
Он наконец справился. Справились совместными усилиями.
– Вы кто?! – с пьяной амбициозностью поинтересовался Лев.
– Михалыч, приди в себя! – достаточно я насмотрелся пьяных на своей работе, чтобы безошибочно определить, прикидывается клиент или действительно лыка не вяжет. Этот «клиент» лыка не вязал.
– Са-а-аша! Как ты изменился… только п’йми м-мня прально. Дв-вай выпьм-м!
Я легонько отодвинул его плечом – он не устоял, повалился спиной, зацепил настенное зеркало бог знает какого века и рухнул вместе с ним на пол.
В комнате был развал. «Смирнофф» стоял пустой. Черт! В ней же, в бутылке, не меньше литра оставалось, когда я уходил. Какие-то тряпки, какие-то распахнутые чемоданы, а на столике (мозаичном, наборном, штук восемь-двенадцать потянет) красовалась пара туфель, плохо начищенных и с оторванными каблуками. Каблуки лежали тут же на столике, рядом еще стамеска, несколько сапожных гвоздиков, молоток.
Я вернулся в коридор – Лев сидел на полу, раскинув ноги и держа перед собой зеркало. Он плакал.
– Зеркало треснуло! – пожаловался мне.
– Ты звонил или нет?!!
– Треснуло… Примета пл-лхая.
Он плакал не из-за зеркала. И не только по пьяни. Он не звонил. По пьяни у него произошел сдвиг в кудлатой башке – собираться начал, тайнички для камушков выдалбливать в каблуках, шмотки в кучу бросать. Он не звонил.