Брут (Ашкенази) - страница 28
Где она ночевала, этого не знал никто. Но по утрам приходила в «Золотого льва» заморить червячка сахарными косточками. Ходила она туда постоянно; у нее уже было свое место под столом в углу, где сиживал нотариус Здерадичек. Тот, которого на рождество удар хватил.
Обедала Фифи в «Короне», а ужинать ходила в «Черного коня». Только в четверг, когда у «Золотого льва» подавали на ужин колбаски из свиных потрохов, она была там как штык.
И везло же ей во всем, этой сучке! Ведь кто только не пытался ее к себе расположить! И все ей все давали. Но она брала не у всякого. Она не к еде принюхивалась, а к человеку. По ней, будь ты хоть сам директор бойни, а если Фифи не понравишься, так ничего, бывало, от тебя не возьмет. И уж зови ее после этого как хочешь: и Фифи, и Фифи-миленькая, и песик, и собачка… куда там! Даже хвостом не поведет. И еще на вас посмотрит, вроде как ласково и участливо, человеку аж кажется: вот он, лучший твой друг на всем белом свете. А может это было только так, издевка такая или бог знает что…
У меня она даже кусок черствой булки брала, но на то были свои особые причины, и о них я расскажу после.
Очень меня всегда удивляло, как это так, что никто из хозяев цирков на нее внимания не обратит? Может это было оттого, что большие цирки к нам не заезжали, а маленькие еле-еле могли прокормить и то зверье, что у них уже было.
Ну… клоун и шут — это она была. Великолепный! Ей бы только тросточку и котелок — точь-в-точь Чарли Чаплин!
Заполучить ее хотел всякий, все, так сказать, местные сливки; это они моду такую завели. В пику пани Ледвиновой. Кто, стало быть, заполучит Фифи, тот выигрывает три бутылки шампанского.
Но Фифи шла своим путем. Характера, я бы сказал, она была немного кошачьего, только фальши в ней не было. Да лени.
Сколько мы со стариком Здерадичком о ней натолковались!
— Скажите мне, — говорю, — пан нотариус, как же это так, что эта собака не хочет иметь хозяина?
А он мне всегда отвечал:
— А почему, Михейда, вы хозяина иметь не хотите?
— С вашего разрешения, пан нотариус, — я ему на то отвечаю, — все же я не собака. У меня душа есть.
Здерадичек же только качал головой, попыхивал дымком и опрокидывал еще одну стопочку чего покрепче. Потом заглядывал под стол — лежит ли там еще собака — и кидал ей кусочек корейки, только не жирной. А потом его удар хватил, на рождество. Я его, Здерадичка, еще сейчас вижу, как живого…
Году этак в сороковом, — когда здесь уже были немцы, — приехал к нам в город один профессор из Праги. Жил здесь, а в Кутной Горе преподавал; не то в гимназии, не то еще где. Почему ему пришлось уехать из Праги, не знаю, и почему не мог жить прямо в Кутной Горе, того не знаю тоже. Правда, иногда этот профессор, бывало, разговорится, — не остановишь! Но о себе — никогда…