Брут (Ашкенази) - страница 30
А потом доктор беседовал с нотариусом Здерадичком о греческих софистах, и сразу перешли на жучка-короеда и на тлю-филлоксеру, а после он все старался убедить ту перезрелую девицу, что для женщины самый подходящий спорт — классическая борьба.
— Ах, пан доктор, — говорила девица в отчаянии, — вы это, верно, не всерьез. А вы сами изволите быть спортсмен?
— Только теоретически, — отвечал профессор, — меня, видите ли, часто газы мучают.
После этого ему уже пришлось с ней беседовать исключительно о Млечном пути и вообще о галактиках.
— Иисусе-дева-Мария, пан доктор! — без конца приговаривала девица. — Это и в самом деле возможно? Неужто этих звезд столько?
Но когда увидела, что в остальном от профессора никакого толку не будет, распрощалась первой и на следующий день всем рассказывала, что это неслыханно, чтобы у доктора двух наук были такие низкие интересы и такой грязный воротничок.
Под конец мы остались в ресторане втроем: профессор, Фифи и я. Он попросил у ресторатора скрипку и сыграл нам одну грустную песенку. Я уж не помню, что это была за песня. О каких-то листьях или о могилке, не то про круги, которые делаются на воде. Пива мы выпили десять кружек, и еще кофе с ромом — шесть раз.
А Фифи лежала под столом и по-собачьи радовалась.
— Чья это собака? — говорит профессор.
— Своя, — отвечаю, и все ему выкладываю: и про лесничего Скршиванка, и про пани Ледвинову, и про этот собачий характер.
А он слушал и только иногда улыбался; но всякий раз так, словно кто зажигал люстру. Никогда, доложу я вам, я не видел у человека такой доброй улыбки. Будто он всем желал всего на свете, а себе — как есть ничего. Но люди в этой его улыбке видели скорее ехидство и язвительность и каждый его немного побаивался: что-де он столько всего знает и что он, собственно, о нас думает…
Потом профессор заплатил за пиво, и за кофе с ромом тоже, и пошел к выходу, но держался совсем прямо.
А Фифи поднялась и пошла за ним.
Я ей кричу: «Фифиша, не лезь в такой туман, обожди, куда ты?»
Но она даже не оглянулась…
С того дня у Фифи объявился хозяин.
Вообще-то слово хозяин к этому профессору не подходило; в слове хозяин вроде есть какая сила, а он был скорее всего бессильный.
И, пожалуй, как раз от того бессилия он хирели дряхлел; одному докторское звание придает самоуверенности, а у другого — наоборот, отымает. Если кто чванится тем, сколько он всего знает, то можете быть уверены: ничего он не знает. А если кто в самом деле немножко начинает кумекать, так тот не чванится. Тот только душой болеет.
Не знаю, что того двойного доктора грызло, однако никогда свет не выглядел так бессмысленно, так трудно, так тягостно, как тогда. Да ведь вы, пан директор, сами это пережили…