Весь комплекс идей, посетивших меня во время концерта, можно уложить в две пары противоположностей: мужское/женское и искусственное/естественное, дополнив их рядом: докультурное — культурное — посткультурное. Не каждый концерт выводит на такие обобщения!
Охватить все нельзя, поэтому я остановлюсь лишь на сопоставлении "природного" и "фабричного" в балете. И вовсе не так, как вы можете подумать, и вовсе не с теми акцентами, которые вами, читатель, возможно, ожидаются.
Немного задержавшись в фойе Кремлевского дворца, мы уже в темноте пробирались на свои места. В это время на сцене какой-то неизвестный нам чин приветствовал собрание вступительным словом, вокруг официального лица клубился бутафорский дым, но мы пришли не за этим. Нам даже первый номер не показался увлекательным: вышла солистка Нидерландского театра танца Дрю Джекобсон и исполнила свою хореографию. В которой было все, за что мы презираем современный танец: ложная многозначительность, помноженная на вульгарность, усталость не только от естественного, но и от лишенного патологии искусственного. Короче, номер зазвучал, казалось, камертоном, и быть беде, когда бы не остался он всего одним из трех родственных на весь концерт.
Между тем на сцене появилась первая звезда: Евгения Образцова. Они с Андреем Меркурьевым сменили Дрю Джекоби, а "танец заблудившегося в себе горожанина" сменил аристократический, хотя и адаптированный под Голливуд, номер Джорджа Баланчина. Не скрою, мне всегда приятна Евгения Образцова. Она миловидна, ладно скроена, в ее позировках нет ни одной, оскорбляющей эстетическое чувство. Что до бросаемого ей упрека в "безликости", то "индивидуализм", как писал об этом еще Эрнст Юнгер в своем "Рабочем", есть изобретение буржуазное. Аристократической культуре такое понятие чуждо. Чуждо оно и сценической фее — Женечке Образцовой, барышне, не опускающейся до оскорблений зрителя "правдой жизни". Каковой, признаться, хватило в этот вечер даже с избытком.
Нет ничего неестественнее "естественного" в балете! Условный жест в нем уместен столь же, сколь уместны тюники и высоко поднятые пачки. При этом: чем больше обнажены ноги танцовщицы, тем выше она может их поднять без ущерба для нравственного и эстетического чувств наблюдателей. Мы легко принимаем условность "лебедя", Одетты — не женщины, но и не птицы, в движениях которой нет ни одного бытового жеста, но с трудом смиряемся с "подробностью" и правдоподобием частного поведения какой-нибудь "дамы с камелиями". Печальная истина заключается в том, что погоня за "правдой" в истории от младшего Дюма обязана в пределе привести к картинке, рядом с которой и немецкое порно может померкнуть. Но разве Ноймайеру это указ? Разве воспитан наш "пролетарский зритель" в отвращении к "искренности"? Ничуть. И вот уже красавица и выдающаяся во всех отношениях Люсия Лакарра катается по полу в роскошном платье, имитируя животные страсти и животные же страдания от чахотки. Я готов смотреть на "половые упражнения" людей в купальниках — как это принято в современной хореографии: там любая двигательная практика условна, там даже в любовном экстазе сливаются механизмы. Но! Торжественность и освященность церемониалом длинного платья в ХХ веке не позволяет его носительнице вытворять, что вздумается хореографу, без оскорбления зрителя.