«Такого не может быть, – решила про себя Лиля. – Наверное, это просто кошмар. Такого не может быть! Оно слишком огромное! Господи, зачем?..»
Острый укол в сердце заставил Лилю прийти в себя. Рассудок ее, топтавшийся на грани безумия, отпрянул от темного провала, и она снова взглянула туда, где из задрапированного шелками паланкина поднималось невиданное существо. Быть может, всем присутствующим на площади адептам оно казалось совершенным и прекрасным, но Лиля видела нечто, словно шагнувшее в наш мир с офортов Гойи. Воистину, только сон разума мог породить чудовище с массивным звериным телом на лягушачьи вывернутых когтистых лапах, с тяжелой головой и с лицом – гнусной пародией на человеческое. И омерзительны были женские груди на зверином теле – набухшие сосцы, казалось, сочились уже черным ядом, которого хватит, чтобы напоить весь мир...
Тварь ступила на землю и потянулась, как обычная кошка. Лиля едва сдержала истерический смешок – у великой Эйи был отвратительный членистый хвост, покрытый редкими клочьями шерсти, который волочился по земле и вполне мог бы нацеплять репьев... Да какие тут репьи, ревнители новоявленного божества небось языками тут все вылизали!
Лиля вскрикнула, и толпа подхватила ее вопль. На плечах женщин качался еще один паланкин, и в нем лежал ребенок. Он был, несомненно, жив, но одурманен и очень слаб. Женщины помогли ему подняться. Егорушка не держался на ногах, покачиваясь, как тростиночка, и одна из адепток осталась поддерживать его. Прочие отступили, удалились в тень скалы. Факелы, казалось, померкли, свет изменился, стал мутно-розовым, пронизанным черными и багровыми нитями. Откуда он исходил, Лиля так и не смогла постигнуть. И зазвучала музыка, тоже неизвестно откуда. Ритмы ее, барабанные дроби и высокие струнные вскрики можно было бы назвать трепещущими, если б в них пульсировала жизнь. Но нет, слышались, смутно угадывались в той музыке вздохи бесконечности, гул бесчисленных миров и взрывы гибнущих звезд. Они были чужды человеческому уху, и Лиля поняла – эти звуки издает само божество. Может, так звучит его речь? Или это часть какого-то неведомого обряда? Подросток рядом с Лилей дергался в такт захватившим его ритмам, толкал Лилю, восторженно округлял глаза и вдруг... замер.
Из толпы, взрезав ее, как горячий нож – масло, вырвался высокий мужчина. В нем была целеустремленность смертника, упорство летящей пули, сумасбродная отвага человека, которому нечего терять. Он бежал к сфинге... Но не добежал. На секунду прервалась космическая песнь, последняя знобящая нота повисла в воздухе, и человек замедлил движение... Споткнулся... Остановился... Редкие седые волосы... Совсем старик... И в ту секунду, когда он упал на землю, обхватив ее в последнем, предсмертном порыве любви и надежды, Лиля узнала его, своего так недавно найденного отца. «А цвести начнет деревцо, и...» – прозвучал в душе отцовский голос, показавшийся столь знакомым и родным, точно Лиля всю жизнь была рядом с отцом. Что-то сжалось в ней, оборвалось... Но отцу уже ничем не помочь. Тело старика унесли, убрали так быстро и тихо, что вряд ли кто-то еще, кроме его дочери, заметил это...