Тут же на кроватке лежал смешной пластмассовый медвежонок — судя по всему, подарок какой-то заботливой медсестры. Игрушка тоже не привлекала малыша.
Главврач с улыбкой кивнул следователю и сказал, наклонившись к кроватке:
— Ничего, поправится скоро наш Сережа. Таким еще добрым молодцем станет! — И, выпрямившись, добавил уже тихо, так, что было слышно только следователю: — Покушал немножко полчаса назад и два раза произнес «мама»…
Они отошли в сторону.
— Крапивин, Колесова… — задумчиво проговорил следователь. — Интересно, есть ли у них родственники?
— Кто знает, — вздохнул главврач. — Тут уже вам, собратьям Шерлока Холмса, придется поработать… Водитель, когда его привезли в больницу, был еще в сознании. Пытался что-то говорить о происшедшей аварии. Сам, мол, виноват, не рассчитал и так далее. А потом, когда ему стало совсем плохо, сказал: «Передайте Маше: пусть простит…» Вот и все.
— Маша… — пожал плечами следователь.
Через два дня Андрееву удалось узнать, что Маша — это Мария Степановна Крапивина, бывшая жена Виктора Крапивина, работавшая экономистом в одном из пригородных совхозов, а еще через день в кабинете у следователя уже сидела лет тридцати, миловидная, одетая скромно женщина, и, глотая слезы, рассказывала:
— С Виктором мы познакомились еще когда оба учились в техникумах: он — в речном, а я — в учетно-кредитном. Красивый он был, знаете ли, смуглый весь, кучерявый, точно цыган. Только глаза серые, большущие. Ребята его так и называли — «цыган». И горячий был, как цыган, и ревнивый, но добрый, никогда не обижал зря. Как кончили учиться, так и поженились. Виктор тогда плавал на буксире, а я инспектором работала в Госбанке. Хорошо мы жили, мирно, спокойно, квартиру получили вскоре. А потом я дочку ему принесла, а попозже и сынишку. Я сама-то родом из совхоза, из села, недалеко тут. Мать у меня там жила. Мы в то время часто к ней наведывались с Виктором. Он на эти случаи даже мотоцикл приобрел с коляской. Места там у нас красивые. Лес, речушка, луга раздольные. Для отдыха не отыскать лучше…
Слушая незамысловатый рассказ этой обаятельной женщины, Андреев воочию представил и лес, утопающий в голубоватой утренней дымке, и речушку, тихо несущую свои воды в зарослях дикой смородины, и луг, необъятный, ровный, светящийся ярко-желтым покрывалом одуванчиков, распустившихся в первых лучах солнца. Сам он тоже родился и вырос в деревне, любил свой край и сейчас, внимая словам рассказчицы, звучавшим так просто, по-деревенски, подумал с какой-то гордостью: «Посмотри-ка, столько лет прожила в городе, а деревенская кровинушка, видать, еще не застыла…»