Наконец, как-то быстро подошла зима с ее лютыми морозами и, по-разбойничьи, буйной пургой. К концу декабря морозы доходили до 70-ти градусов. Палатки-бараки почти не отапливались, так как бревна, заложенные в печки-бочки, едва обогревали себя, и оборванный люд, навалившись кучами, почти лежали на них. Заиндевелый парусиновый потолок и стены леденили душу голодных, застывших, оборванных людей. Не перестающая многодневная пурга прекращала всякое движение в поселке.
С большим трудом и побоями удавалось выгнать людей из барака, чтобы с ближайших сопок набрать дров, в первую очередь, для пекарни, бани-прачечной, столовой-кухни и начальству. Но еще труднее, под строгим конвоем, люди должны были доставлять дрова в забой, чтобы отогревать золотоносные грунты. Началось массовое обмораживание людей. С обезображенными, до неузнаваемости, лицами, без медицинской помощи, они лишались пальцев на руках и ногах, бродили кругом, ища, где бы заработать кусочек хлебушка и пару, тройку замерзшего картофеля.
В середине зимы, наконец, была открыта трасса и автомашины, нагруженные разным грузом, потянулись на прииски. Норма питания, хотя и стала выдаваться полностью, но истощенным людям это уже не помогало. Смертность стала увеличиваться до того, что ежедневно умирало по 5-10 человек. Окоченелых людей подбирали на сопках и волоком тащили в лагерь, некоторых подбирали, не дошедшими до бараков, у штабелей мха, на завалинках.
Владыкин был особенно потрясен, когда однажды, невдалеке от него, утром, с бранью, поднимали заключенного на работу (люди тогда спали, совершенно не раздеваясь), но он, лежа навзничь на нарах, с вчерашней пайкой хлеба на груди, не поднимался. Осмотрев его внимательно, обнаружили, что он мертв, а сжатый в кулаке хлеб выступал между пальцами как глина. Ужасом смерти веяло отовсюду.
Обессилевших, оборванных людей начали выбирать из бригад и поместили в одно место — огромную палатку, обложенную мхом. От этого их положение ухудшилось еще больше. Дух Павла Владыкина упал окончательно. Давно уже у него не было тех согревающих молитв, не было и места, подобного "Хорафу". Смерть медленно, но наступательно овладевала его душою и телом. Павел, что было силы, боролся с нею: иногда, добыв беремя дров, менял их на кусочек хлеба или котелок супа. Но уже неоднократно, физически более крепкие заключенные отнимали у него их, лишая его последнего источника спасения от голода. Мышление совершенно остановилось, все внимание было занято одним: хлеб, хлеб и хлеб… Вместо молитвы, Павел возносил только вопль к своему Господу: