Если бы Пилат смог помиловать его, снять с креста, вылечить и возвратить к жизни, то призраки, убитых им людей, не дали бы ему спокойно жить на земле. Да и проклятия родных и близких, им убитых — преследовали бы его до гроба. А теперь всякий, читая историю о разбойнике, проникается умилением, состраданием; а многие начинают видеть себя в нем и в последние минуты жизни находят мир с Богом.
— Так это, действительно, так — подтвердил Владыкин, — и у многих, подобно разбойнику, последние дни и часы бывают бесконечно блаженнее, чем вся прожитая жизнь, но все дело в том, что эти последние минуты не во власти человека, а во власти Божьей. А вы, откуда знаете так Евангелие, вы не брат ли?
— Да, я уж теперь затрудняюсь сказать тебе, брат или не брат, — начал пояснять сосед — был проповедником, много благословлял Господь в жизни и в деле служения, а теперь вот, дали 10 лет заключения за Слово Божие.
Три года назад нас перегнали сюда с Беломоро-Балтийского канала, по зачетам уже собирался домой, а теперь вот зачеты у всех сняли, поэтому и осталось немного меньше половины. Была жена, дети, старица-мать, но, вот, уже какой год ничего не получаю от них; да и сам здесь дошел окончательно до истощения от холода и голода, все, видно, уже пропало, жду смерти от Господа. Вот и стыжусь назвать себя братом, голова совсем застыла, ничего не соображу, на уме одно: хлеб, хлеб да хлеб, да и молитвы уж нет. Так вот выйдешь другой раз, на небо посмотришь, заплачешь; а потом опять смотришь, где бы чего найти. А чего искать-то? Ведь таких, которые теряют, нет, а кто ищет — таких тысячи снуют. Бывает, когда-нибудь картошки мерзлой заработаешь, повар разрешит взять котелок, а ты еще и за пазуху захватишь. А тут как-то бригадир остановил, чтобы хлеб на бригаду принести, хлеб-то я принес да с каждой пайки крошки-то старательно сметал, все, думаю, лишнюю горсть наберу да в котелке сварю с супом. Вот совесть-то, брат, и осуждает за все это, а голодную утробу — не прокормишь, да и в лагере таких называют крохоборами.
А тут еще вот одно дело было…
— Ты подожди, брат, открывать мне все, — прервал его Владыкин, — я ведь переживаю, подобное тебе, сам — это прежде всего, а потом — ведь я еще не крещенный, но вот, что хочу сказать тебе. Где те, которые могут осуждать нас, пусть станут рядом с нами и покажут, как быть. Да и Бог не осудит нас, как не осудил Иова, как не пренебрег блудным сыном. Э, брат! Пусть это останется тайной между Богом и нами, лишь бы не было сознательного греха. Вот чего надо бояться: ожесточенного сердца против Бога, а при голоде — не брать в рот скверного, гнилого, непотребного.