Наконец, Петру Никитовичу и по селам появляться стало почти невозможно. Обнаруживались предатели — не только из неверующих сельчан, но и среди своих. Не раз уже приходилось спасаться от преследователей: и подводами в глухую темную ночь, и пешком, утопая по колено в снегу, блуждать по лесам, и отлеживаться долгое время в сараях с сеном. А сердце, после каждой минувшей опасности, снова рвалось нести дальше евангельскую весть, не знающим о ней.
Возвратившись однажды, после такой напряженной миссии, Владыкин с гнетущим сердцем подумал:
— Как же будет дальше?
Ему вспомнилась прошлая греховная жизнь с ее рискованными подвигами, но он вспомнил о ней с отвращением. Тогда никто его не преследовал, он сам был способен на все самое несправедливое, жестокое и не только был способен, но и творил много злых дел.
Но вот, уже около восьми лет, он со своей семьей переносит всякие мытарства за проповедь Евангелия, в борьбе против греха и тьмы. Неужели он больше не сможет, с Евангелием в руках, посетить столь знакомые деревни и гостеприимные избы, где его всегда встречали с нелицемерной любовью, как вестника Божия? Неужели пришли те страшные времена, о которых предвещал брат Федосеев Н. Г. на сенокосах с телеги? А что же дальше? Неужели на этих улицах дорогого города никогда уже никто не услышит христианского пения? Неужели теперь — все это до пришествия Христа?
Так, с глубоким волнением, размышляя, он смотрел через дворовое окно на город, напоенный запахом весны. Апрельская слякоть неудержимо рвалась через порог дома на выскобленные половицы кухни. В двери, по-хозяйски, заклацала Луша запором и, войдя в дом, сбросила целый ворох высохшего белоснежного белья. Вместе с ней в комнату ворвалась бодрящая весенняя свежесть, но жена была чем-то взволнована.
— Петя! С самого утра на углу нашей улицы сидит человек, не НКВД-шник ли? Он то походит, то сядет газету читать. Я за ним из-за других домов наблюдала, давно сидит. Может быть, приглядеть, как спрятаться тебе, или уйти совсем?
— Эх, Луша, если уж час наш с тобой пришел, то куда мы уйдем от него? Да и зачем уходить? Бог ведь Тот же: и вчера, и сегодня. Нам с тобой уж теперь не передумывать; а коль пошли за Господом, то оборачиваться назад не будем, — ответил жене Петр Никитович.
— Да, конечно, это так, да плоть-то страдать за Господа никак не хочет, но Его святая воля, — вздохнув, закончила Луша, выражаясь, уже совсем, по-городскому.
Потом, немного помолчав, Владыкин со вздохом проговорил:
— Я в эту ночь сон видел очень короткий: смотрю и вижу, вдруг подходит ко мне старый НКВД-шник и крепко приветствует меня, как своего. Да, Луша, сомневаться тут не приходится, видно, час скорби настал.