Возвышенное восприятие окружающего:
«Как будто внутренность собора —
Простор земли, и чрез окно
Далекий отголосок хора
Мне слышать иногда дано»
>[391].
И рядом, почти как рецепт домоводства:
«Опять, как водка на анисе,
Земля душиста и крепка»
>[392].
Опорные мысли поэта:
«Ты понял, что праздность — проклятье
И счастья без подвига нет»
>[393].
Завоевательное стремленье, как долг. Потому
«Что ждет алтарей, откровений.
Героев и богатырей
Дремучее царство растений,
Могучее царство зверей»
>[394].
Вот поприще для всей совокупности человеческих сил.
Для достойного несения званья человека требуется —
«Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца»
>[395].
Живым — значит отзывчивым на все, разбуженным. Остальное приложится. На тайники сердца откликнутся тайники вселенной.
И дальше:
«Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь»
>[396].
«Самозванство», т. е. известность, ограничивает, заставляет сосредоточиться на себе. Надо
«Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов»
>[397].
Надо уметь растворяться в пространстве и времени так, чтобы они сами, по своей охоте брали тебя, как бы нуждаясь в насыщении.
О людях поэт говорит:
«Я чувствую за них за всех,
Как будто побывал в их шкуре.
Со мною люди без имен,
Деревья, дети, домоседы,
Я ими всеми побежден,
И только в том моя победа»
>[398].
В сборнике на «Ранних поездах» он говорит о едущих с семичасовым поездом, «превозмогая обожанье»>[399].
Широта охвата объятий и есть то, что проникает во время и пространство. «Неистовство» соловьев летней ночью не перекликается ли со стремленьем сердца? Отсюда же исходит решение, звучащее так желанно:
«Не потрясенья и перевороты
Для новой жизни очищают путь,
А откровенья, бури и щедроты
Души воспламененной чьей-нибудь»
>[400].
Взаимосвязь человека, природы, предмета непосредственна и своеобразна. Упомяну характерные черточки: у деревьев есть зрение, они наблюдают происходящее у людей:
«В тумане им меня не видно»>[401].
Перед несеньем плащаницы две березки расступаются, чтобы дать дорогу шествию>[402].
На протяжении десятилетий в стихах активно действует чердак. Он декламирует, он хранит сны мечтателей. Прошла сквозь жизнь студенческая привязанность к мансарде. Природа занимает у людей вещи их обстановки:
«Осень. Древний уголок
Старых книг, одежд, оружья,
Где сокровищ каталог
Перелистывает стужа»
>[403].
Осень — старьевщица, антикварный музей.
Художник сопоставляет с метелью мятущуюся толпу человеческую. В стихотворении «Вакханалия»>[404] толпа жаждущих ломится на «Марию Стюарт» с Ермоловой